Подавив громкое рыдание, она с остервенением выкинула из шкафа какие-то вещи в раскрытую дорожную сумку.
Тугарин еще не мог говорить. Его мучила одышка, он трудно ворочал языком, но все-таки выхаркнул несколько скользких и мерзких, как блевотина, слов.
При разборке супругов Хаиму неловко было находиться рядом, он хотел выйти, но Зина, оттолкнув его, бросилась в коридор и гулко хлопнула дверью. Хаим едва успел отскочить, – о дверь стукнулась и разбилась с силой запущенная рюмка.
– Сука, – сказал Тугарин с чувством. Удушье перестало его мучить.
Хаим теперь не знал, что делать, и стоял в замешательстве, не трогаясь с места. Хозяин молча двинулся к двери и, не дойдя двух шагов, взял влево, где темнело помойное ведро. Нисколько не стыдясь «гостя», он спустил подштанники и стал мочиться, шумно втягивая носом воздух. Воздух опахнуло кислым молоком, смешанным с миазмами аммиака.
Тугарин мочился долго, могучей канареечно-желтой пенной струей, и постанывал от наслаждения. Освободившись, крякнул удовлетворенно, вздернул резинку подштанников и уставился на Хаима сизыми, как сливы, глазами.
– Желудок хандрит у меня, – счел нужным объяснить, звонко икнув. – Кислота в нутрях, чисто уксус, екарный бабай, вот и свернулось молоко живой колбасой. Стукни по хребту, – сказал уже по-свойски, – а то икота напала, – и подставил плечистую спину. Потом перенес лампу на этажерку у настенного зеркала и, внимательно исследуя лицо, с которого понемногу спадала краснота, принялся выдавливать прыщ в носовой складке.
– Что там эта дура Зинка городила насчет твоей жены? – прогугнил он, вытянув книзу губу.
Хаим пожал плечом. Тугарин поинтересовался почти задушевно:
– Ты меня ненавидишь, Готлиб?
– Нет.
– А кого ненавидишь?
– Никого.
– Врешь, – убежденно сказал Тугарин. – Я считал, ты – не вор, а ты оказался – вор. И сейчас врешь.
– Есть люди, которые меня раздражают. Ну, как прыщи на лице… Но чтобы ненавидеть их – нет.
– Выходит, я для тебя – прыщ? – с непонятной усмешкой прищурился Тугарин.
Подумав, Хаим честно ответил:
– Вы для меня, пожалуй, чирей.
Тугарин хохотнул, рассматривая Хаима в зеркале с каким-то странным выражением, глазами человека, знающего все про всех и вдруг впавшего в сомнение. Помассировал виски, прыснув на них одеколоном.
– Выпить хочешь?
– Нет.
– Пожрать?
– Тут… не убрано.
– Брезгливый, – удивился Тугарин. – А чего ты хочешь, Готлиб? Нельму?
– Красный стрептоцид, – сказал Хаим.
Помедлив, Тугарин твердо пообещал:
– Будет.
Руки Хаима бессильно подрагивали. Стол с едой, лампа, зеркало, Тугарин медленно плыли перед глазами.