После крематория Аркадий Иванович выглядел странно. Впалые, тщательно выбритые щеки его горели возбужденным румянцем, он суетился, постоянно следил, чтобы «все было хорошо». Люба видела, как доктор Латышев усадил Аркадия Ивановича, незаметным движением взял его запястье, с минуту вслушивался, закрыв глаза, а потом велел Большой Тамаре посмотреть в аптечке лекарство от давления и накапать Аркадию Ивановичу тридцать капель корвалола.
За столом Люба сидела по заведенному порядку рядом с Глафирой, которая говорила много и ненужно, лезла к Аркадию Ивановичу с пустой житейской мудростью, и видно было, что Аркадий Иванович от этого еще больше страдает. Заткнулась Глафира, только когда встал Арсен и твердо сказал, что все это теперь совершенно не важно, а важна только наша память, и пока мы помним, все наши близкие живы.
Ничего особенного Арсен вроде бы не сообщил. Но вслед за ним встал зять Арсена Артур. И Аркадий Иванович, дернув душный узел галстука, тоже встал на нетвердых ногах. И незаслуженный Муськин Юра встал. И прораб Гоша встал, неловко зацепив стул. А за ним поднялся доктор Латышев, пугающе новый, худой, с горячими, поверх всего смотрящими глазами. Последним встал Григорий и сказал про Александру Сергеевну простые слова, что хороший она была человек и светлый и память о ней тоже будет светлая, а нам надо просто оставаться людьми, просто людьми, и даже этого будет достаточно. И Любе показалось, что Григорий посмотрел на нее.
Коротких поминок не получилось, потому что потом выпили за упокой Поляна, кстати вспомнив и его жену Сонечку, которую прошлым летом сын забрал к себе во Владивосток, и за Августу выпили, и за бессмысленных Лёню с Клавой. А потом опять встал доктор Латышев и отдельно помянул Глафириного мужа Илью Николаевича, упокой, Господи, его душу. И Люба почувствовала, как задеревенело рядом с ней Глафирино плечо.
Наискосок от Любы сидели Муська Живоглотка и чокнутая Алевтина Валентиновна, и Муська, одетая по случаю в черное, блестящим стеклярусом обшитое платье, что-то вкручивала на ухо мелко трясущейся Алевтине, которая загипнотизированно, благодарными глазами смотрела на Муську.
Встретившись взглядом с Любой, Муська осеклась, а потом стала улыбаться еще слаще. Но то, что еще вчера зацепило бы Любу, вдруг стало ей безразлично. Будто со смертью Александры Сергеевны, которая любила Любу, – Люба это знала наверняка, то есть ей очень нужно было, чтобы это было наверняка, – так вот, будто со смертью Александры Сергеевны она вдруг выросла, стала лучше.
Когда засобирались расходиться, Аркадий Иванович встал, снова дернул узел галстука и сказал, что ждет всех на девять дней.