Не лучше приходилось и людям, застывшим с двух сторон огромного котлована. Ни им, ни их коням не приходилось еще ощущать такого воистину нестерпимого жара. Ему даже показалось, что уздечка раскалилась, а стремена, которыми он время от времени касался своего скакуна, обжигают кожу его друга до костей.
Храпели лошади, между всадниками бегали с ведрами воды мальчишки-оруженосцы. Но плеск влаги в кожаных ведрах и тяжкие вздохи животных были единственными звуками, нарушавшими тишину заповедного ущелья. Всадники молчали — горе, свалившееся на их плечи, нельзя было изъяснить словами, нельзя было даже представить, что такое вообще когда-либо могло случиться. Ибо сегодня хоронили того, кто встал рядом с богом, кто водил их в походы, кто даровал им жен и мир. Сегодня хоронили Великого кагана.
И не было в мире слез, чтобы выплакать эту великую боль, не было в мире слов, чтобы описать горе каждого из его подданных, не было в мире места более скорбного, чем это.
Подготовка к похоронам началась вчера на рассвете. Почти целый тумен, взяв в руки кирки и лопаты, до наступления темноты сумел отрыть огромный котлован глубиной в два человеческих роста, а шириной в десятки локтей. Здесь должны были упокоиться останки кагана. Но вместе с ним уходили в последний путь и сотни вещей, что должны были сопровождать его в спокойной и сытной жизнь за Тем Порогом.
О нет, не жены и дети, а упряжь и кони, меха и ткани, украшения и немалая казна. Ибо он, Великий каган, гордость и боль каждого из них, не должен был нуждаться ни в чем. И потому сотни сундуков, крошечных ящичков из драгоценных пород дерева и корзин, полных яств, всю ночь опускали в недра земли ближайшие сподвижники кагана.
Когда же забрезжил рассвет, показалась повозка, на которой покоился он сам. О, даже в смерти он был суров. Черты его лица не смогла разгладить Та, что дарует всем упокоение и вечный мир. В руках кагана был зажат бесценный клинок его сабли, а вдоль тела лежали колчан, полный стрел, и копье, увенчанное конским хвостом, — символом тумена, который он сам возглавлял долгие годы.
Тот, кто видел и повозку, и тело своего вождя, и комья земли под ногами скакуна, смотрел на мир глазами, полными слез. Смотрел и не мог позволить себе быть сейчас всего лишь печальным. Он должен был быть таким, как его каган — великий Цынгис, чье тело вместе с бесценным ложем опустили в глубины земли вслед за утварью и мехами, казной и коврами, яствами и оружием.
Горы отразили хриплое пение сотен труб и хриплый плач тысяч сильных мужчин, позволивших себе всего миг слабости.