— Может быть, — проговорил я.
— Тебе, я думаю, теперь приятно вспомнить, что ты не был таким дурным, как мы с Моульди?
— Да, конечно, приятно. Смотри, Рип, какой славный танец!
— Да, отличный танец! А я все думаю, Смит, как это хорошо, что мы встретились, когда оба переменились. Нам было бы совсем не так весело, если бы переменился только один из нас! Что если бы я жил по старому, а ты уж сделался бы честным? Ты, пожалуй, не захотел бы говорить со мной? А если бы ты заговорил, как бы я тебе отвечал? Я думаю, я скрыл бы от тебя, что я все еще воришка. Или я сказал бы тебе правду и стал бы насмехаться над тобой, что ты такой франт, такой важный!
Никогда в жизни не видал я Рипстона таким разговорчивым и откровенным. Каждое слово его было мне ножом в сердце. Последнее время совесть моя замолкла, но теперь Рипстон опять расшевелил ее. Мое знакомство с ним и Моульди было совсем особенного рода, оно легче всякого другого могло превратиться в дружбу. Известие о смерти Моульди само по себе должно было взволновать меня. Но когда мой старый друг Рип, Рип, которого я любил гораздо больше Моульди, сделался честным, стал говорить как честный мальчик и, сам не понимая, что делает, растравлял мою рану, я почувствовал такой стыд, такое раскаяние, что готов был провалиться сквозь землю. В то же время я боялся, что Рипстон заметит мое смущение и это еще увеличивало мои мучения, Страх мой оказался небезосновательным. Представив картину нашей встречи в том случае, если бы он остался воришкой, а я сделался честным мальчиком, мой старый товарищ развеселился и, толкая меня под бок, с хохотом спросил — неужели мне не смешно. Мне не было нисколько смешно. Я не мог заставить себя не только засмеяться, но даже улыбнуться. Я смотрел прямо перед собой, сдвинув брови и стиснув губы. Рипстон вдруг остановился среди смеха.
— Что с тобой, Смит? — спросил он, взяв меня за руку. — У тебя что-то неладно? Ты ведь служишь в магазине, это правда?
В эту минуту поднялся занавес и началось представление новой пьесы, так что я мог оставить вопрос Рипа без ответа. Чтобы скрыть свое смущение, я принялся хлопать в ладоши и кричать «браво» вместе с остальной публикой.
Пьеса была необыкновенна интересна и трогательна. В ней представлялась вся жизнь одного очень несчастного человека. В первом действии он был еще крошечным ребенком на руках матери; отец его, злой гадкий пьяница, требует денег у своей жены и бьет ее, когда она показывает, что у неё денег нет.
— Этак, Смит, и у вас в доме бывало, — обратился ко мне Рипстон после первого действия, — помнишь ты рассказывал, как отец твой бил твою мать?