Точно бабочка, залетевшая в комнату и порхающая, не зная, из какого окна ей выбраться наружу, Кёко неугомонно вращалась в своем внутреннем мирке, именуемом жизнью. Не всякой глупенькой бабочке дано понять, что комната, куда она случайно залетела, это ее собственная комната. И вот однажды истощенная бабочка шарахается в живописную рощу картины и падает замертво.
Еще ни один человек не видел Кёко в оцепенении, подобном оцепенению бабочки, когда она свалилась бы с широко раскрытыми глазами, растерянная, в беспамятстве. Никогда не было такого, чтобы муж ее подумал бы: «Ну вот, опять началось!» Или чтобы ее друзья, кузины или кузены подумали: «Она снова влюбилась — ну, это на полдня, не более!»
В клубе зазвонил телефон. Пришел охранник с главного входа спросить, можно ли выдать пропуск посетителю по имени Минами. Вскоре Кёко увидела сквозь сосновые ветви Юити, шедшего со стороны каменной стены. При своей щепетильности и самоуважении она была удовлетворена, что юноша пришел сюда, на тщательно обдуманное место встречи, точно к назначенному времени. Это давало ей достаточно оснований, чтобы простить ему пренебрежение к ней. Однако она не осмелилась подняться с кресла; растопырив перед собой пальцы с ярко накрашенными ногтями, она поклонилась и улыбнулась.
— А ты изменился за тот недолгий срок, пока мы не виделись, — сказала она, словно извиняясь за то, что смотрела ему прямо в лицо.
— Каким же образом?
— Ну, стал прямо как зверь лесной.
Юити громко рассмеялся от этих слов. Кёко смотрела на его смеющийся рот с белыми зубами — как у плотоядного животного. Прежде он озадачивал ее еще больше; он казался ей куда более взрослым человеком, и все же ему не хватало уверенности. Однако теперь, когда из тени сосен он размашисто вышел на солнце, позолотившее его волосы, когда пружинисто прошел вперед — шагов двадцать — и замер, по-юношески держась настороже, в нем угадывались повадки молодого одинокого льва, в котором клокотала животная жизнестойкая сила.
Казалось, будто в нем что-то проснулось внезапно, оживилось и выскочило навстречу свежему ветру. Его чарующий взгляд завораживал Кёко, он был неотступным, бесподобно нежным и в то же время грубоватым и сдержанным. Этот взгляд говорил о его желании.
«А он весьма преобразился за это короткое время, — заметила Кёко. — Это, должно быть, благодаря попечению госпожи Кабураги. Ну, вот и мой час настал! Их отношения распались, он бросил работать на ее мужа, и, пока госпожа Кабураги в отъезде в Киото, я должна сжать весь этот урожай!»
Они не слышали сигналов автомобилей, проезжающих вдоль крепостного рва за каменной стеной. Они слышали лишь ритмичные удары теннисных мячей и ракеток. Счастливые голоса, выкрики, короткие смешки и прерывистое дыхание. Изредка ударяли по ушам вялые, томные звуки, выталкиваемые из гортани в пыльную атмосферу.