Жена поднялась. Распахнула кухонную дверь. В сумерках нарисовалась темная мужская фигура. Белые зубы, обнаженные в улыбке, и голубая футболка были едва видимы. Влетел утренний ветерок и потрепал кисти занавесок.
— Спасибо, — сказала жена.
Она взяла две бутылки молока. Глухой звон бутылок был разбавлен серебристым звоном ее кольца.
— Госпожа, а подарочек! — сказал юноша с притворным нахальством.
— Сегодня не получится.
— Ну, если не сегодня, так давайте завтра днем.
— И завтра не выйдет!
— Вы обещали раз в десять дней. Или кто другой повадился?
— Тише, не говори громко!
— А послезавтра?
— Послезавтра, говоришь…
Слово «послезавтра» жена Сюнсукэ произнесла с важной неспешностью, будто возвращала в шкаф хрупкую фарфоровую чашку. «Послезавтра вечером у моего мужа намечена беседа за круглым столом».
— В пять часов сгодится?
— Хорошо, в пять часов.
Жена отворила дверь. Юноша не сдвинулся с места. Он тихонечко, раза три-четыре пробарабанил пальцами по дверному косяку.
— А если сейчас?
— Что ты возомнил себе?! Мой муж на втором этаже. Не выношу таких безмозглых мальчиков.
— Всего один поцелуйчик!
— Не здесь! Еще кто-нибудь заметит.
— Один поцелуй!
— Какой настырный! Так уж и быть, один!
Юноша закрыл за собой дверь и ступил на порог кухни. Она шагнула следом за ним в комнатных тапочках на кроличьем меху.
Они стояли лицом к лицу — как роза с шестом. Ее черный бархатный халат часто-часто приходил в волнообразное движение на спине и бедрах. Руки мужчины развязали поясок. Жена мотнула головой. Между ними произошла немая размолвка. Все это время спиной к Сюнсукэ стояла его жена, а потом спиной повернулся молочник. Сюнсукэ увидел распахнутый халат. Под ним на ней ничего не было. Юноша встал на колени в тесном проеме дверей.
Сюнсукэ никогда еще не приводилось видеть что-нибудь белее наготы своей жены, неподвижно стоящей в предрассветном сумраке. Эта белизна ее тела не казалась застывшей — она перетекала и мерцала. Словно слепой, шарящий руками, жена ощупывала волосы стоящего на коленях юноши.
Сначала глаза ее поблескивали, потом темнели, раскрывались широко и снова прищуривались — на что она таращилась? На эмалированные кастрюли на полках, на холодильник, на посудный шкаф, на силуэты деревьев за темным окном, на отрывной календарь? Тишина этой кухоньки, сравнимая разве что с интимностью казармы перед побудкой, оживляла глаза этой женщины, — и ничего более. Ее взгляд скользнул по шторам: что-то померещилось за ними… Жена отвела взгляд, и притаившийся за шторами Сюнсукэ не встретился с ней глазами.