Вечером вхожу в свою комнату и бросаю у порога плод моей сегодняшней авантюры. Я весь вывозился, по спине между лопаток струйкой течет пот. Григорьев встает с кровати и откладывает в сторону книгу под названием «Инквизиция». Он читает очень много, интересы его весьма обширны. Они простираются от сказок до Библии, включая весь ассортимент интересов промежуточного возраста между детством и старостью. Я не уверен, что у него в этом деле есть какая-нибудь система, однако знания его, как ни странно, упорядочены и небрежных суждений о чем-либо в своем присутствии он не терпит. Сейчас он смотрит на меня уставшими глазами, он как-то осунулся, резче стала обозначаться его сутулость, но в его постоянной собранности сомневаться не приходится.
— Попрошу в дальнейшем освободить меня от подобных поручений, — спокойно говорю я, раздеваясь. Я, что называется, перегорел. Раньше все это я бы выразил иначе.
Григорьев закуривает и молчит.
— Ладно, — говорит он наконец, — и на том спасибо.
Я размышляю о том, что старался в общем-то не для себя, никаких корыстных интересов в своей деятельности я не усматриваю. Можно даже говорить о рациональном перераспределении ценностей, о шефстве производства над средним образованием и т. д. Однако дело представляется «добрым» с большим натягом.
— Много наобещал? — спрашивает Григорьев.
— Достаточно, — говорю я с неохотой. — Оброс связями, а чем больше связей, тем меньше «степеней свободы». Я правильно излагаю законы механики?
— Брось ты это чистоплюйство. Ты взрослеть-то собираешься когда-нибудь?
— Мы с тобой живем разными вещами, — говорю я и тоже закуриваю, — иногда мы смотрим на один и тот же предмет, а видим два разных.
Он смеется.
— Знаешь, Лешка, кто-то не то с «науки», не то с «жизни» проводил опыты с баранами. Первому преграждали путь палкой, и он через нее прыгал. Затем палку убирали, но все остальные повторяли прыжки. Так вот, ты зря иногда прыгаешь, палку-то уже убрали.
— Это ты здорово придумал, — говорю я по поводу его аргументации. — Только кто же тебе сказал, что ее убрали?
— Ладно, не будем усложнять. И так все сложно.
Я улавливаю новые ноты в его голосе и настораживаюсь.
— Знаешь, Толя, у меня иногда создается впечатление вынужденности твоих позиций. Зная тебя, я чувствую какую-то нестыковку. А в итоге ведь и действовать-то тебе придется в соответствии со своими рассуждениями.
— «Чувствую», — передразнивает он меня. — Мало ли нам приходится делать того, чего не хочется делать. И если мы все будем рассуждать, как ты, мы не двинемся с уровня пятого класса.