— День Всех Святых! — удар.
Я падаю.
Сыплются удары, спину и рукава полосуют куски мела; крики, смешки. Я лежу лицом вниз, пытаясь защитить руками голову от опускающихся чулок, кашляю в задыхаюсь в мучном облаке.
— День Всех Святых! День Всех Святых!
Голоса начинают затихать, я слышу удаляющиеся смешки и голоса, распевающие, как поют марширующие солдаты:
— В синагогу мчится пулей Срулик, Срулик, Срулик, Срулик!
Таково было мое прощание с Олдэс-стрит. Вскоре после этого у нас поселилась Бобэ, и нам пришлось переехать.
* * *
Олдэс-стрит, Олдэс-стрит!
Нет, не так следовало бы мне попрощаться с этим местом — не в худший из моих дней, проведенных на этой улице, — в день, когда опустился занавес над моим детством. Так что позвольте мне сказать об Олдэс-стрит и что-то хорошее. Я уже не могу туда вернуться. Олдэс-стрит больше не существует, хотя таблички с названием улицы там все еще висят, а остовы многоквартирных домов стоят, как стояли. Да и кому когда удавалось вернуться в свое детство и увидеть его теми же глазами? Я прощаюсь с Олдэс-стрит, в последний раз я пишу эти слова. Так пусть это будут слова любви, потому что я любил Олдэс-стрит.
Когда я думаю об Олдэс-стрит, прежде всего мне вспоминаются зимние сумерки и продавцы горячего сладкого картофеля, которые двигались сквозь снегопад, толкая перед собою тачки, на которых мерцали жаровни с древесным углем. Порция печеного картофеля стоила один-два цента. Лоточник вынимал совок картофеля, взметая в воздух огненные искры, и насыпал картофель в бумажный кулек, приятно согревавший руки. Я не очень любил сладкий картофель. Мне было больше по душе, когда появлялся продавец яблочного мусса, кативший тележку со стеклянными стенками, или, еще того лучше, продавец шарлоток. Это нечто такое, чем я уже не смогу насладиться снова, подобно тому как я не смогу снова насладиться первым поцелуем Бобби Уэбб, — вкус шарлотки на Олдэс-стрит, вкус яблок, запеченных в сухарях и увенчанных спиральными кругами восхитительных взбитых сливок. Но шарлотка стоила целых пять центов. Может быть, в этом было преимущество продавца сладкого картофеля: уж цент-то у меня обычно был, и сладкий картофель мне был всегда по карману.
Но дело было не только в этом. Горячий сладкий картофель означал тепло в стужу, огоньки в темноте, искры, взлетавшие к луне посреди сумрачных, тесно сгрудившихся домов. Картофель согревал руки, озябшие от долгого бросания снежков. Конечно, сладкий картофель — это вам не шарлотка, но все же он был теплый, и его было приятно глотать. Если шарлотка — это поэзия, то сладкий картофель — это юридический документ. А, к черту метафоры! Просто представьте себе торговца сладким картофелем, каким я его себе представляю: тачка с мерцающими жаровнями в студеных декабрьских сумерках среди падающего снега — это самое яркое воспоминание, которое у меня осталось об Олдэс-стрит.