Они ждали приезда врача. Гертруда не отпускала руки Валландера. А у него внутри была странная пустота. Он не чувствовал горя. Не было никаких чувств, кроме смутного ощущения несправедливости случившегося. Скорее всего, он скорбел не об отце, а о себе самом — что, впрочем, не редкость в такой ситуации. Приехала «скорая». Валландер знал водителя. Его звали Прютс, и он сразу понял: на этот раз несчастье случилось с отцом Валландера.
— Он не болел, — сказал Валландер. — Вчера мы вместе гуляли на побережье. Он жаловался на недомогание, но и только.
— Наверно, удар, — сочувственно проговорил Прютс. — Обычно это так и бывает.
Позже врачи подтвердили его слова. Отец умер мгновенно и вряд ли успел понять, что произошло. В мозгу лопнул сосуд. Смерть наступила еще до того, как отец ударился головой о незаконченную картину. Гертруда была потрясена и расстроена. Но к ее горю примешивалось чувство облегчения от того, что быстрая смерть избавила отца от беспомощности и беспамятства, от медленного угасания один на один со своими призраками и видениями.
Валландер думал о другом. Когда отец умирал, рядом с ним никого не было. Это неправильно. Никто не должен умирать в одиночестве. Валландер корил себя за то, что не обратил внимания на плохое самочувствие отца. Не внял предостережению — вот и случился этот инфаркт или инсульт… Но хуже всего то, что смерть поторопилась. Ее не ждали так рано, хотя отцу и было восемьдесят лет. Когда-нибудь потом, позже. Не сейчас. И не так. Увидев отца лежащим в мастерской, Валландер тряс его, стараясь вернуть к жизни. Но сделать что-нибудь было уже нельзя. Глухаря отец так и не дорисовал.
Несмотря на общее смятение и суматоху, которыми всегда сопровождается приход смерти, Валландер сохранял способность действовать спокойно и собранно. Гертруда уехала на «скорой». Валландер вернулся в мастерскую, молча постоял там, вдыхая запах скипидара и плача от того, что отец никогда не бросил бы картину недорисованной. Прекрасно понимая, что не властен передвинуть невидимую границу между жизнью и смертью, Валландер все же взял кисть и дорисовал две недостающие белые крапинки в оперении птицы. Никогда прежде он не касался кистью картин отца. Потом он вымыл кисть и поставил ее к остальным, в старую банку из-под варенья. Он еще не осознал случившегося, не понял, что изменилось в его собственной жизни. Он даже не знал, как скорбеть об отце.
Валландер пошел в дом и позвонил Эббе. Она расстроилась, распереживалась, и Валландер почувствовал, что не может больше говорить. Он только попросил ее предупредить остальных. Пусть они работают, но пока без него. Пусть звонят, если вдруг выяснится что-то важное. Сегодня он в полиции уже не появится. Насчет завтрашнего дня пока ничего не известно. Потом Валландер позвонил своей сестре, Кристине. Они долго разговаривали. И Валландеру показалось, что в отличие от него, Кристина была внутренне готова к тому, что отец внезапно может умереть. Она пообещала связаться с Линдой — у Валландера не было телефона кафе, где работала дочь. А сам он стал звонить Моне. Название ее парикмахерской Валландер не помнил. Но, узнав в чем дело, девушка в справочном бюро любезно помогла ему. Мона очень удивилась, услышав его голос. Потом испугалась, не случилось ли чего с Линдой. И восприняла сообщение Валландера о смерти отца с плохо скрытым облегчением. Он возмутился. Но вслух ничего не сказал. Он знал, что Мона всегда хорошо относилась к его отцу. Ну а что беспокоилась за Линду — это естественно. Валландер помнил то утро, когда затонула «Эстония».