Ясно было, что дальше так продолжаться не может. Русские народные рокеры на мотоциклах, помятых, как долго бывшие в обращении купюры, и с такими же рожами, явились в Зашишевье при двустволках.
По сельским меркам это уже не шутки, а прямая угроза.
Однажды в обед Лузгин подсел к Сене.
– Что с Вовкой-то будем делать, а?
– А чего, милок? – удивился Сеня. – Разве нехорошо? Вон, живет, кашу жует.
– Что-то надо делать, – пробормотал Лузгин.
Витя с Юрой многозначительно кивали друг другу на бревно, за которым пряталась бутылка. Силу воли испытывали.
– Тяжело Вовке с нами, – начал издалека Лузгин.
– Слушай, да ремня ему, и все дела, – бросил Юра. – Ты это… Вишь, там за бревном? Ну-ка, дай сюда.
– Не по правилам! – сказал Витя. – Андрюха, не трогай. Он сам должен.
– Да я не хочу.
– И я не хочу!
– И я не хочу, – сказал Лузгин. – Мужики, а мужики, ну признавайтесь, вы бы хотели, чтобы Вовка тут надолго остался? Как вам с ним?
– Слушай, да никак. Пусть живет пока, а там видно будет.
– Точно, – согласился Витя, гипнотизируя торчащее из-за бревна зеленое горлышко, заткнутое газетным жгутом. – Там видно будет…
– Ой, не будет, – буркнул Лузгин и ушел.
Он твердо знал – в Зашишевье у каждого мужика свое мнение о Вовке, и свое понимание, как ему дальше жить. Но дождаться совета было нереально. Местные перекладывали решение судьбы оборотня на «городского», да еще и «москвича». Чтобы потом в случае чего спросить: «Как же так, Андрюха? Сгубил ты пацана. А мы тебе говорили…»
Муромский подошел к Лузгину сам.
– Ну? – спросил он. – Вижу, наигрался со зверушкой своей?
– Наигрался, – кивнул Лузгин, отводя взгляд. – Пора бы и совесть поиметь. Завтра приноси фотоаппарат. Пленка есть? Вот и приноси. Будем сдавать мальчишку. В надежные руки спецслужб. Ох и подлец же я.
– Не переживай, Андрюха, – посоветовал Муромский. – Все правильно. Это сейчас он мил да хорош, а что дальше будет? Рано или поздно кого-то загрызет, помяни мое слово. И капец. А если не загрызет – сам посуди, как ему жить с нами, такому? Не человек, не зверь. Измучается и от тоски подохнет. Или с ума сойдет. Короче, по-любому кончится эта история убийством.
– Да, – сказал Лузгин просто, встал и пошел к Вовке. Тот уплетал кашу из большой кастрюли. Культурно, ложкой.
Лузгин присел рядом, обхватил руками плечи и пригорюнился. Было очень стыдно. Обещая Вовке найти ему тихий уголок на земле, где вервольф будет жить свободно, он погорячился. Теперь, более-менее изучив внутренний мир оборотня, Лузгин понимал, что это нереально. Вовка с каждым днем все больше нуждался в общении. И чем теснее сживался с людьми, тем острее чувствовал свою инородность. Отпущенный на волю, он проживет недолго. Оба доступных ему сценария – одичание и сумасшествие либо попытка заново установить контакт с человечеством – однозначно приводили к насильственной смерти вервольфа.