Ее настоящее имя Лейла, переводимое с арабского как «рожденная ночью», Глоба заменил на более привычное, славянское Леля – богиня весны. Но кем была она, богиней или рабыней, ответа на этот вопрос новгородский воин так никогда и не узнал. Стройная красивая девушка с пронизывающим взглядом карих, почти черных глаз, купленная когда-то ромеем Фотием на невольничьем рынке у арабских торговцев живым товаром, вошла в жизнь Голбы и перевернула ее в один миг.
Он не нарушил своего слова и поселил свою новую рабыню, ставшую его наложницей, в маленьком уютном домике в одной из близлежащих к городу деревень. Боярин приставил к ней двух девок-прислужниц и престарелого лысенького мужика для охраны. Глоба проводил много времени со своей новой забавой, осыпал подарками и баловал, как мог. Характер у восточной красавицы был весьма переменчивый. Она то баловала своего покровителя и любовника, то временами становилась своенравной и строптивой, но Глоба терпел и прощал все капризы и упреки своенравной женщины и наслаждался тем, что является ее любовником и господином. Так он жил до поры до времени, но жизнь бывает переменчива, и однажды его страсть навлекла на него беду.
Важный боярин из Киева прибыл на двор к Глобе, и хозяин затеял шикарную пирушку, чтобы порадовать своего дорогого гостя. Шутка ли, ведь гость был приближенным самого киевского князя, и гостеприимный Глоба постарался не ударить в грязь лицом. Вина и мед лились рекой, лучшие кушанья лежали на столах, и дворовые девки-прислужницы только и успевали уворачиваться, когда то хозяин, то гость пытались ущипнуть какую-нибудь розовощекую и грудастую красотку или залезть под подол. Визг и хохот сотрясали воздух, и сердца пирующих были полны радости и веселья.
– Ох, потешил ты меня, боярин, порадовал, – развалившись на огромном стуле, произнес раскрасневшийся от хмельного киевлянин, когда веселье было в самом разгаре.
Довольный Глоба, такой же красный и распаренный, самодовольно ухмыльнулся в ответ.
– Для гостя дорогого ничего не жалко, гуляй, веселись, у меня всего вволю – и девок красных, и кушаний сладких, – произнеся эти слова, Глоба бросил взгляд на гостя и увидел в его глазах лукавую усмешку.
– А коли не жалко ничего, чего же ты мне главную свою жемчужину не кажешь? – произнеся эту фразу,
гость не мигая, пристально уставился на своего собеседника.
– Ты о чем же это, в толк не возьму? – попытался изобразить недоумение Глоба, прекрасно понимавший, что кто-то шепнул киевскому гостю о его тайной страсти.
– Ой ли, не понимаешь, не лукавь, боярин. Ведомо мне, что есть у тебя дева красоты невиданной, танцам заморским обученная, хочу я на танец тот взглянуть и рабыню твою увидеть, правда ли то, что я о ней слыхивал аль нет, – при этих словах Глоба заметил, что гость сжал кулаки и нахмурил брови.