Язык Эсхила богат образами, многие из которых сложны и требуют работы воображения. (Театр более позднего времени, «классический» в полном смысле, отдалится от Мистерий и станет более ясным и понятным.) Например, в первом стасиме* «Персов» говорится, что в битве при Саламине мертвые тела, падавшие в море, разрывали на части немые чада пучин. Если рассматривать эту фразу отдельно, то ясно, что речь идет о рыбах. Но если принять во внимание, что это часть длинного повествования, то можно представить себе, какое внимание и напряжение требовалось от публики, чтобы она могла понять, о чем здесь говорится. Так одновременно обогащался язык зрителей и сами они невольно тренировали внимание, как это делали те, кто готовился к посвящению в Мистерии.
В «Просительницах» есть фраза: «Открытая вершина неприступной, отвесной и грубой скалы, что теряется в вышине, безжизненная, недоступная для коз и только грифами любимая».
Такая концентрация прилагательных, которые к тому же на языке оригинала звучат весьма своеобразно, производит необычный эффект и на того, кто это произносит, и на того, кто слушает.
В других местах Эсхил дает публике отдохнуть, объясняя тот или иной образ. В «Просительницах» Даная произносит простые слова: «Я вижу облако пыли, немого вестника войска».
Метафора* – излюбленная языковая фигура Эсхила, как и гомеровского эпоса с его неторопливым, торжественным ритмом, – производит сильное эстетическое воздействие. Но к ней добавляется еще и
ямб*, которым написаны диалоги, требующие ярких, точных и сжатых метафор.
Любая трагедия Эсхила, насколько мы знаем, имела один центральный мотив, одну своего рода большую метафору, вокруг которой вращались и сталкивались другие, меньшие и менее значимые. Эсхил снова воспроизводит механизм Природы, проявляющийся на любом уровне – физическом, психологическом или духовном.
Дюмортье полагает, что лейтмотив «Прометея прикованного» – это так называемая «сбруя Прометея», поскольку все приспособления, которые использует Гефест, чтобы удержать титана, напоминают сбрую лошади.
Гермес говорит Прометею: «Ты, как жеребчик необъезженный, узду кусая, вздыбился, вожжам противишься» (пер. А. Пиотровского).
В «Персах» центральным мотивом выступает ярмо.
В «Семерых против Фив» им оказывается буря. Осажденный город многократно сравнивается с кораблем, сражающимся против натиска волн вражеского войска, а Этеокл – с капитаном, который крепко сжимает руль на корме корабля.
В «Агамемноне» основной метафорой, как полагают современные исследователи, становится сеть. Эсхил создает двойную метафору: в первом стасиме хор говорит о сетях, опутавших Трою, а затем упоминается сеть, которую Клитемнестра и Эгист накинули на Агамемнона. Кассандра в своем видении описывает ее так: «…Аида сеть, туника, накрывшая его в постели, орудье смерти» (пер. С. Апта). (Имеется в виду одежда, изорванная ударом кинжала?)