Рыданья были беззвучными, но истовыми – до неприличности. Хороший шанс, и Костя его размотал. Девушка посылала и отворачивалась. А Костя не Мишка, он только учится. Зато делает это старательно, не жалея терпения и душевности.
Стандартный заход сработал на диво – самый банальный, зато с выходом на кошачью тему, устоять против которой способна лишь тетенька с генными нарушениями. Особенно в масть зашла история про любимую кошку, которая коньки уже кидала, а теперь вот мама позвонила и говорит: оклемалась и уже мышей ищет. История была почти из жизни, хотя Лизка так и не оклемалась. Но все равно спасибо ей.
Две минуты, клянусь, подумал Костя, стараясь не останавливаться, но и не выпадать из застенчивого образа. За две минуты превратить распухшее рыданье в пригожую девицу с блестящими, пусть и промеж красных век, глазами – это ж с моей стороны подвиг, чудо и голос свыше. Уйду в психиатры, или как их там, которые богачей на подушки кладут, и буду зашибать деньги трепетом языка и наживанием честного геморроя в теплом кабинете.
Все закрутилось годным образом и чуть не сорвалось явлением грозной старшей сестры. Она надвинулась просто ух какая, и Костя, кротко пережидая туземное наречие, всерьез намеревался отвалить, чтобы все не испортить, а подвалить уже потом. А то и не подваливать: мазы нет. Понятно уже, что у деток на полянках следов остаться не могло. Костя сумел пересидеть критический момент, а потом перетерпеть ощущение страшной потери времени – и ой как не зря. Во-первых, Айгуль утихла, к тому же глаз не глаз, но некоторую часть организма на застенчивого гостя положила. Во-вторых, Гульшат сообщила про наследство.
Костя не вдавался в подробности операции, не интересовался ее обоснованием и последствиями. Это даже босса не касалось. Остальным вовсе лезть не стоило. Крепче спишь, все такое.
Сообщение Гульшат не крышу сносило, оно яму от фундамента не оставляло. С одной стороны, новость значила, что контроль ОМГ над «Потребтехникой» является штукой вздорной, временной и незаконной – потому что есть полноценная хозяйка, которая может вступить в права хоть сейчас. А с другой стороны, любая заинтересованная мозга, уцепившись за расклад, в один заход установила бы, что версия, объясняющая убийство Фираи Неушевой корыстными интересами ее недовольного супруга, летит с моста в пропасть, как паровоз в кино про партизан. Версия ведь строилась на том, что Неушев переписал завод на жену, потом решил вернуть – но как раз в это время жена с ним расцапалась на теме личных измен, и вот, слово за слово, мужчина и сорвамшись. А если акции жена переписала на дочку, то и смысла порешать жену нет никакого. Художественный свист на тему «Неушев мог даже не знать о перепасах в своей семье, не то что дирижировать ими» возможен в дневной телепередаче, а не в материалах уголовного дела.