Какими силами наступает противник, известно не было. Телефонная связь с левым крылом прервалась в самом начале минометного обстрела. И то, что противник наносит удар в наиболее уязвимом месте — на стыке двух полков, очень обеспокоило Журавлева.
Оставив на КП начальника штаба, он поспешил к позициям батальона.
Война в горах все же не позволяла иметь сплошную линию обороны. Окопы отрывались одиночные, чаще всего неполного профиля, потому что грунт был либо глинистым, либо скалистым. И зарыться в землю было не так просто. Вот почему майору Журавлеву пришлось бежать по пологому склону горы, петляя меж кустарниками. Адъютант едва поспевал за командиром.
Рассвет пришел. Он был насупленным и мрачным. И, кажется, норовил с минуты на минуту разразиться дождем. Окопы и так были полны жидкой грязи, даже в блиндажах вода хлюпала под ногами. Ну и паршивая зима здесь, в предгорьях Северного Кавказа!
Зацепившись носком за корень, покрытый темными мокрыми листьями, Журавлев едва не потерял равновесие, и только ветки кустарника, за которые он успел схватиться, помогли ему устоять. Именно в этот момент адъютант Халиулин опередил майора. Он бежал теперь метра на три впереди. И Журавлев еще успел крикнуть:
— Бери влево!
Но тут взорвалась мина. И Журавлеву показалось, что с адъютанта сорвало только каску, потому что обезглавленное тело еще сделало несколько шагов, в то время как каска с головой, гремя о камни, катилась под гору. Сгоряча Журавлев не понял главного. Не понял, что и сам ранен. Невидимая и будто бестелая преграда коснулась его груди. И он зашатался. И подумал: это последствия контузии, которая нет-нет да напоминала о себе в самое неподходящее время.
Он стоял, видел горы, видел небо. И оно было не такое уж злобное, как казалось ему еще минуту назад. Обыкновенное небо. Серое. И немного усталое. И вокруг пахло хорошо — прелью и порохом, точно на охоте. И кровью тоже пахло… Майор провел рукой по груди. И ему все стало ясно.
Журавлев воевал второй год. Видел много смертей. Сам не однажды мог погибнуть. И давно распрощался со страхом за свою жизнь. Конечно, и он хотел жить, потому что жить хотят все, даже самоубийцы. Но на смену страху пришло чувство профессионального риска, знакомое, видимо, и летчикам-испытателям, и разведчикам, и альпинистам, и людям других профессий, требующих не только умения и мужества, но обязательно и риска.
Да, он не мог не знать, что порою смерть приходит не сразу и часто люди долго мучаются, прежде чем умереть. Он знал это, но почему-то был убежден, что с жизнью расстанется мгновенно. И сейчас у него не возникла мысль о смерти. Раз он слышит, раз он видит, раз, черт возьми, он стоит на ногах — значит, жив, значит, нужно спешить на позиции третьего батальона.