— Вы теперь не охотитесь за самолетами? — спросила Любаша.
— Нет, — ответил он.
И пошел вперед. И она пошла за ним.
— А Митя рассказывал, что вы настоящий охотник за самолетами. Что вы их поджидаете и выслеживаете, как настоящий охотник выслеживает дикого зверя. Это верно? Да?
— Насчет зверя, пожалуй, правильно, — согласился Самородов. — А в настоящие охотники старший лейтенант возвел меня исключительно по безмерной доброте своей…
Он пропустил Любашу вперед, и она полезла вниз по узкому крутому трапу. В кубрике было тесно и сильно накурено, но еще было и тепло, а это сейчас казалось самым главным. Они отыскали свободное место, сняли вещевые мешки и сели на них.
— Как вы сюда попали? — спросил Самородов, глядя на нее внимательно.
— Через горком комсомола.
— Я так и думал. Я не про горком… Тогда, когда погибла наша батарея, я подумал, что вы не сможете больше прятаться на Пасеке.
— Мы еще прятались некоторое время… Потом стало холодно, и пришлось вернуться в Туапсе.
— Но ведь сюда вас привел не холод?
— Не знаю.
— Вы пришли добровольно?
— Добровольно.
— Значит, не холод. Не дождь и не ветер…
— Я о другом. Что-то у меня внутри похолодало.
— Это бывает, — согласился Самородов. — Иногда просто так… Иногда от контузии… Я вот, к примеру, на зенитки смотреть теперь не могу. От контузии у меня это. Едва выпросился, чтобы в десантный отряд направили.
Он снял шапку. Волосы у него оказались совсем короткими и стояли торчком, словно иголки у ежика. Любаша поняла, что он совсем еще молодой и глаза у него, как у мальчишки.
— Вам не страшно, Петр? — спросила она участливо и ласково, как мать.
— Что? — не расслышал или не понял он. Скорее всего не понял.
— Не страшно вам?
— Это неважно теперь… Это теперь как тесные сапоги или ботинки. Жмут ли, трут ли, а идти надо. Согласны?
— Согласна.
Он кивнул в знак одобрения. Вынул кисет с махоркой. Кисет был новый, из голубой материи. Белым шелком на нем было вышито: «Слава бойцам Красной Армии!» Такие кисеты присылают из глубокого тыла. Почтальоны приносят посылки — подарки от рабочих заводов, фабрик, колхозников. В посылках шерстяные носки, варежки, кисеты, крепкий домашний табак. И конечно, письма. Немножко одинаковые письма. Но всегда искренние.
— Закурите? — спросил Самородов.
— Давайте. Никогда бы не подумала, что научусь сворачивать самокрутки.
— Война всему научит.
— Я часто про это слышу. Если всему — значит, и ценить, и любить…
— Дорогой ценой только.
— Говорят, после войны люди лучше станут… Вы верите?
— Нет. Не верю, Люба.
— И я не верю. А мне хотелось, чтобы это было так.