Уголки губ Косенковой чуть удлинились, но она сдержала улыбку. Посмотрела на Николая Ивановича благодарно.
— Вам нравится кофе? — спросила она.
— Конечно, — добродушно кивнул он.
Она посмотрела ему в глаза и сказала смело:
— Я могу варить его для вас каждый день.
— Это вредно для сердца, — искренне испугался он. — Терапевты подметили, что количество инфарктов у пьющих и непьющих…
— Я не терапевт, — перебила она, усмехнувшись.
— Но это вредная привычка — пить кофе…
— Вредная привычка — понимать каждое услышанное слово исключительно буквально, — сказала она с сожалением.
Состояние благости и беззаботности, еще секунду владевшее Николаем Ивановичем, вдруг покинуло его. И он как-то очень скоро почувствовал необычайность ситуации: он в доме и в обществе молодой, красивой, незамужней женщины; ее глаза глядят на него умно, пытливо, выжидательно…
Растерянность взяла его за руку, заставила задуматься и повторить:
— Вредная привычка… — Виновато посмотрев на Косенкову, Николай Иванович тоскливо пояснил: — Это у меня профессиональное. История не терпит подтекста.
18
— Нико-ля, — с трагической ноткой и чуть дребезжаще произнесла Констанция Владимировна. Кресло скрипнуло мрачно, словно призывало к особому вниманию. — Мужайтесь, Николя. Вам телеграмма.
Рука старушенции скользнула под плед, послышалось шуршание, будто рядом возилась мышь.
— Вот. — Старушенция кашлянула. И то ли от кашля, то ли от чего другого на глазах у нее проступили слезы.
«Ваша тетя Марфа Сысоевна скончалась одночасье приезжайте обязательно дело есть Селиверстов».
— Она была у вас одна на целом свете, — всхлипнула старушенция. — Николя, вы, конечно, поедете?
— Поеду, поеду, — торопливо и растерянно ответил Николай Иванович. Но лицо его не дрогнуло, губы не задрожали.
«Что это? — лихорадочно соображала Констанция. — Мужская сдержанность или душевная черствость?»
— Далеко ли Ярцево, Николя? — спросила она.
— В Белоруссии.
— Неблизко. — Старушенция зябко поежилась, подоткнула плед.
19
Из поезда сошел один. В пыльных станционных окнах уже стыло густеющее к ночи небо, и теней не было на платформе, узкой, вдавленной в землю, как кирпич в грязь. Дежурный по станции глянул на Николая Ивановича из-под козырька фуражки, но, не признав местного жителя, утратил любопытство, повернулся спиной и пошел к распахнутой двери, чуть прихрамывая на левую ногу.
Ярцево пряталось там, за кустами, километрах в шести от станции. И Николай Иванович знал, что доберется в село ночью. Но это не огорчало его. Наоборот, в душе рождалось чувство успокоенности: меньше пытливых глаз, меньше сочувствий и вздохов.