Надя, на Сергея Мироновича готовится покушение. Надо сообщить Иосифу, ведь он его ближайший друг, поверь мне, так готовят покушение.
— Кто? Зачем? Его здесь так любят.
— Кто-нибудь из Закавказья, или из меньшевиков…
— У кого и машина, и люди в сапогах в распоряжении. Нет, папа, — это Иосиф. Он следит за мной.
— Кто такой Иосиф?
— Зачем? Он же знает, что ты живешь у меня. И потом… он так давно не звонит и не пишет тебе…
— Именно потому и следит. Ты ведь знаешь его болезненную подозрительность.
— Он подозревает тебя и Сергея Мироновича? Да ты что, Надя, ты слышишь, что говоришь?
«Бедный папа!»
— Нет. Он просто хочет знать, как я провожу время. Пойдем спать. У меня ужасно болит голова.
— Волосы стягивают вам голову. Распустите их.
Потом вдруг больница. Ее бреют наголо. Она плачет, сопротивляется, и вдруг видит, что это не больничная палата, а комната без мебели на Забалканском проспекте. Окно смотрит в стену, и из этого окна, как из двери, выходит мать и говорит: «Воли мне, воли!» Она просит мать вмешаться, освободить от тех, кто бреет ей голову наголо, но мать проходит, даже не взглянув на нее. Но она вырывается, убегает от мучителей, и видит, что Иосиф, Федя и Анна сидят на крыше двухэтажного вагончика паровичка, и паровичок вот-вот тронется. Она бежит, кричит, они ее не слышат, сердце колотится бешено, паровичок тронулся, не догнать, и тут Иосиф кидает ей конец своего длинного клетчатого шарфа, она хватается за него и бежит за вагоном.
— Не забудь и для меня комнату! — кричит ей Иосиф сверху.
— Бегите, бегите быстрее. Надо догнать!
— Не могу.
Она очнулась. Колотилось сердце. Волосы распущены.
Ассистентка протягивает ей мензурку с пахучим лекарством: валериана и что-то еще терпкое.
— А где доктор?
— Он сейчас придет. Вы можете привести себя в порядок за ширмой.
— В порядок! — она испуганно оглядела себя.
— Я имею ввиду — причесаться.
Дрожащими руками она закручивала волосы в пучок.
«Этот сон повторяется часто, и я никогда не могу догнать вагон».
— Этот сон повторяется часто? Вы бежите за поездом? — спросил доктор.
— Да. Но это не совсем сон. Что-то похожее было со мной в юности, такой же поезд, те же люди, но в действительности я не бежала за поездом.
Она оставалась за ширмой. Так было легче разговаривать с ним.
— Вы пережили стресс, очень глубокий, у вас образовался внутренний конфликт и поэтому вы находитесь в психологическом перенапряжении. Но… впрочем об этом потом. Что вы делаете сегодня вечером?
— Ничего.
— Я приглашаю вас в кафе послушать джаз-бенд. Европа помешалась на Америке. Кафе называется «Классик», это близко, напротив почти. Можно слушать внутри, но это громко, можно — на улице, но тогда оденьтесь чуть теплее. Вечера здесь прохладные. Как вы предпочитаете? Я закажу столик.