— А все-таки ты меня немножко любишь, — прошептала она, положив голову на его ладонь.
— Я думал, что женился на гимназистке, на девочке из хорошей семьи, а оказалась гуляка и пьянчушка. Как же ты в таком виде через весь город добиралась, бедная моя.
— Ты же не разрешаешь вызывать машину, вот и добиралась.
— Тебе разреши, ты целыми днями пьяная будешь разъезжать, как Маруся Никифорова.
— Маруся Никифорова училась в Смольном, она не пила.
— Пила, пила и кокаин нюхала. И ты кофеином балуешься, знаю, знаю, брось ты эту бузу…
— Брошу. Только ты люби меня.
— А ты не убегай. Это у вас семейная привычка, чуть что — убегать. Мамаша твоя все бегала, она бы и сейчас непрочь, да не к кому. А тебе есть к кому? Узнаю — убью.
«Знает ли он о втором свидании? И о третьем — совсем недавно?»
В ту ночь она не могла уснуть. «Неужели он действительно установил за ними слежку? Не доверяет никому. Всех мучает. Зачем я тогда уговорила Нюру идти к нему? Моя жизнь повернулась бы иначе. А тогда он понял, что без него не могу жить, потому был такой веселый. Жил у какой-то учительницы. Хорошо бы ее увидеть. Но как найти… У него всегда кто-то был, в Курейке — Лидия, тоже совсем молодая, и в Вологде — Полина… Авель как-то проговорился, но я поклялась, что никогда, ни за что… И эта Трещалина, почему у нее к нему прямой телефон? Говорят, как только он позвонит, все бросает и мчится… Авель ее боится не напрасно…»
Зачем возвращаться в Москву? Чтобы мучиться от ревности к мужиковатой Трещалиной? Она бесконечно одинока среди дам «ближнего круга», все они чем-то руководят, в чем-то «участвуют», а она — простая необразованная машинистка.
Только Екатерина Давидовна Ворошилова искренне любит ее, и, кажется, искренне жалеет… Павлуша в Берлине… Его нет в этом вагоне… Паровоз тронулся с места, и она побежала за ним изо всех сил. Нюра и Федя смеялись и махали ей с крыши вагончика, а он бросил конец своего длинного клетчатого шарфа… Она схватила, но сил дышать нет, она задыхается…
Проснулась от страшного сердцебиения. Отодвинула штору. Светло, сеет дымно-серый дождь. В квартире тихо, дети спят. Пора кормить Светлану. Она зашла в спальню, Мяка тотчас подняла голову с подушки. Надежда, погладила ее по плечу, взяла из кровати Светлану и ушла к себе.
Странно, почти именно так и было почти десять лет назад. Он все повторял: «Обязательно в новой квартире оставьте комнату для меня. Слышите, обязательно оставьте».
Осень шестнадцатого года. Отец в Липецке лечит нервы, она с Анной — в поселке под Богородском, мать — у своего друга.