— Не золоти пилюлю, Сергей! Два года назад на заседании ВЦИК эти слюнтяи почтили память Плеханова вставанием.
Они сидели в кафе на большой площади — неправильный прямоугольник, образованный маленькими старинными разноцветными домами. Он уже объяснил ей, что этот город по-немецки называется Эгер и, если она помнит, у Шиллера есть пьеса, где действие происходит в этом городе. Еще они осмотрели огромный храм и черные башни старого замка. Ей это все было не очень интересно, потому что хотелось говорить о нем, о его прошлой и нынешней жизни.
Они были одни в кафе, соседние столики пусты. И площадь была пустынна, лишь несколько аккуратных мальчишек вдохновенно гоняли свои обручи. Вспомнилось, как Бухарин учил Васю этому веселому делу на дорожках Зубалова. Какой хорошей тогда была их жизнь!
Бухарин и красавица Эсфирь заботились о больной Надежде Михайловне, это вызывало одобрительное удивление даже у Иосифа, хотя сама ситуация печального «треугольника» была ему непонятна.
— Если с женой случилась такая тяжелая беда — надо нести свой крест, как-то сказал он ей.
Но он тогда любил Бухарчика и не позволял себе злобных выпадов, таких, как два года назад во время «Шахтинского дела». Процесс шел, кажется, в мае, Иосиф был страшно возбужден, говорил о чрезвычайных мерах, тогда впервые она попробовала вмешаться.
— О каком вредительстве буржуазной интеллигенции ты говоришь? Они делали революцию, давали деньги тебе и таким, как ты, на посылки в Сибирь. Красин, Винтер, сколько добра они сделали, а вы требуете расстрела.
Может быть, этот разговор сыграл какую-то роль, потому что, вернувшись с пленума, сообщил:
— Я предложил не расстреливать, а твой Бухарик голоснул против моего предложения. Поняла цену буржуазной интеллигенции? И вообще он натравливает на меня членов пэбе.
И год назад после пленума Коминтерна, когда Бухарин попросил освободить его от работы, назвал его «мимозой, выебанной на углу». А ведь раньше садились на всех заседаниях рядом, перешептывались. Что-то у них там наверху зрело, гнило, бродило. Никогда не хотелось вникать в это. И сейчас не хочется. Какое отношение имеет эта площадь, дети с обручами и человек, сидящий напротив нее к их пленумам, съездам, революциям. Теперь доктор читал газету, вежливо повернувшись к ней в профиль.
— Что пишут?
— Что у вас мрут от голода, едят траву.
— Это неправда. Буржуазная пропаганда.
— А ты совсем не знаешь, что происходит в твоей стране? Где ты живешь, в каком захолустье.
— Я живу в Москве.
— Ну да. В захолустье ты бы знала, а в Москве, если только читать газеты…