Потом женщина стояла внутри ротонды, а доктор приносил ей воду. Кто-то сунулся было с любезным разговором, но доктор смотрел так холодно, почти дико, что любезник быстро отскочил и, удаляясь, даже оглянулся в недоумении.
— Теперь куда? В ресторан, в казино… ко мне. Ты хотела музицировать.
— Нет, не сегодня. Если можно — в геологический парк.
— В парк?! Конечно можно, но там темно и сыро. Впрочем, терренкур, кажется, освещен.
— Я хочу, чтобы мы пошли на кладбище.
— А… это не кладбище, это мемориал моих бедных товарищей, тем кому не так повезло, как мне. Ты не допила воды.
— Я больше не хочу.
— Нет, надо допить. Это лечение. Твои анализы меня огорчили, я не говорил тебе об этом?
— Нет, и не надо больше о лечении.
— Хочешь сказать, что оно не удалось. Авторитет оказался дутым. Но это не так. Просто я попался в ловушку.
— Ловушку? Какую ловушку?
— Объясню в другой раз. Вот пришли.
Они молча стояли под фонарем у заросшего склона с небольшими камнями. Железные таблички выделялись темными прямоугольниками на светлых валунах. Она чувствовала, как сверху с горы стекает пахнущий утренним заморозком воздух.
— Наши матери не подавали нам щитов, нас просто гнали, как баранов.
— Каких щитов, почему?
— Ну как же: у Плутарха в книге «Изречения лакедемонянок» есть эпизод: мать, провожая сына на войну, подает ему щит…
— Вспомнила: «С ним или на нем».
— Скажи, как по-твоему, выжив, я вернулся с ним или на нем?
— Вы просто вернулись. Как Одиссей.
— Одиссей, которого никто не ждал. Нет, неправда, мама ждала. Хочешь, поедем завтра навестим мою матушку? Или послезавтра?
— А здесь никого нет, кто был тогда в Богородске?
— Никого. Оттого, что ты встретила здесь меня, у тебя ощущение, что мир очень мал. Это в Европе тесно, многолюдно, а в Сибири, в Америке хватит места всем…
— Я вспомнила!
— О чем?
— Я вспомнила. Я сказала, что иногда мне кажется, что для меня нет места нигде, и вы что-то заметили на это очень тихо. Что? Мне показалось, вы сказали: «Мне тоже». Это так?
— Идем, ты можешь простудиться, заболеть, у тебя в семье наверняка есть туберкулезные.
— Брат болел туберкулезом желез. Он тоже воевал в Мировую.
— Ну, вот видишь, пошли. Скорее, скорее на улицу Узку, это здесь, рядом, там ты согреешься, поешь, — он тащил ее вниз по довольно крутому спуску, без дороги и говорил, говорил, как горячке. — Тебе понравится, там не шумно, это настоящее чешское без джазов.
У самого подножья холма, она споткнулась и почти упала ему в руки. Он обнял ее с такой силой, что она тихо вскрикнула.
— Прости, прости, — бормотал он, целуя ее шею, — прости сразу за все, что было, что будет… Я тебя мучал, я тебе не верил, я тебя подозревал, я обижал тебя и мучал, мучал, я — вор, я преступаю законы…