Он вошел с миской салата и присвистнул.
— Как красиво!
— Когда-то я жила в Петербурге. Жили скромно, но меня учили музыке, языкам, не каждый день, но по воскресеньям обедали с салфетками, а супница была всегда.
— Супница? Какая супница. Ах, супница! Но это же нормально наливать суп из супницы. Потом начали наливать в котелки, кому-то супницы очень мешали… Хорошо, хорошо, не буду.
Она знала, что и этот ужин и ее игра на рояле станут прелюдией какого-то очень важного разговора. Но она не знала ни его, ни своего решения и оттого была слишком весела. А после выпитого вина — слишком возбуждена. Говорила много, вспоминала детство. Как в четыре года в Баку упала в жирную нефтяную воду в Баилове, спас старший брат; как отказалась причащаться (он поднял брови); как жили одни в избушке лесника в густом еловом лесу, и по утрам прибегала лиса. Лиса смотрела на нее и улыбалась, и про замечательного человека Конона Савченко, дворника, который научил ее варить борщ и печь пироги, и про слепого Шелгунова…
Он вдруг встал, подошел к ней, остановился сзади.
— Что сеанс, теперь? — испуганно спросила она.
Он взял ее за руку, подвел к дивану, усадил, сел рядом и положил ее голову себе на плечо.
— Вот так. Как в машине. Когда ты прижалась ко мне, чтоб согреть, и положила вот так голову, я почти потерял сознание, хотя ждал этого.
— Ждал? — она попыталась отстраниться, но он не дал.
— Моя милая, моя единственная, я знал, что ты испытаешь привязанность ко мне. Ты была подготовлена, это один из аспектов лечения. Он даже имеет название — пе-ре-не-сение. Я обязан был сделать так, чтобы у тебя появилась потребность видеть меня, чтобы — тоска по мне. Так что у меня нет основания гордиться тем, что я тебя завоевал. Наоборот — я испытываю глубокое чувство вины.
— Какой ужас! — тихо сказала она.
— Нет. Ужас в другом. Мы оба запутались: ты — между мной и тем, что связано с письмами, которые ты весь день носишь в сумочке и боишься прочитать, я — между долгом и тем, что происходит со мной. Это не впервые, поверь, этот — флер влюбленности пациентки… Я умею с ним работать.
— Замолчи! — она встала, прошла в кабинет, открыла крышку рояля.
Она не знала, что еще может так играть. В Москве и Зубалове научилась бренчать, подыгрывать поющим.
«Калинка-малинка», «Сулико», «Распрягайте хлопцы коней», а тут прелюдии Шопена.
«Только бы он ничего больше не говорил и не вздумал гипнотизировать меня из-за своего стола».
Он почему-то сел не на диван, а далеко — за письменный стол.
Вдруг свело пальцы. Она оборвала, подняла кисти вверх, потрясла ими.