Все же, несмотря на совместные прогулки, ее дочь и Лужин находили время уединяться; и после таких уединений она с некоторой злобой спрашивала дочь: «Что, целуешься с ним? Целуешься? Я уверена, что целуешься». Но та только вздыхала и с притворной тоской отвечала: «Ах, мама, как ты можешь говорить такие вещи…» «Взасос», – решила она и мужу написала, что несчастна, беспокойна, что у дочери невозможный флирт, – опасный угрюмец. Муж посоветовал вернуться в Берлин или переехать на другой курорт. «Ничего он не понимает, – подумала она. – Ну, все равно. Скоро все это кончится. Наш голубчик отбудет».
И вдруг, за три дня до отъезда Лужина в Берлин, случилась одна маленькая вещь, которая не то чтобы изменила ее отношение к Лужину, но смутно ее тронула. Они втроем вышли пройтись. Был неподвижный августовский вечер, великолепный закат, как до конца выжатый, до конца истерзанный апельсин-королек. «А мне что-то холодно, – сказала она. – Принеси-ка мне что-нибудь». И дочь кивнула, сказала «у-хум», посасывая стебелек травы, и быстро пошла, слегка размахивая руками, обратно к гостинице.
«Хорошенькая у меня девочка, правда? Ножки стройные».
Лужин поклонился.
«Значит, вы в понедельник отбываете? А потом, после вашей игры, обратно в Париж?»
Лужин поклонился снова.
«Но в Париже вы останетесь недолго? Опять куда-нибудь пригласят выступить?»
Тут-то и произошло. Лужин огляделся и протянул трость.
«Дорожка, – сказал он. – Смотрите. Дорожка. Я шел. И вы представьте себе, кого я встретил. Кого же я встретил? Из мифов. Амура. Но не со стрелой, а с камушком. Я был поражен».
«О чем вы?» – спросила она с тревогой.
«Нет, позвольте, позвольте, – воскликнул Лужин, подняв палец. – Мне нужна аудиенция».
Он подошел к ней близко, странно приоткрыл рот, отчего необыкновенное выражение какой-то страдальческой нежности появилось на его лице.
«Вы добрая, отзывчивая женщина, – протяжно сказал Лужин. – Честь имею просить дать мне ее руку».
Он отвернулся, как будто окончив театральную реплику, и стал тростью выдалбливать узорчик в песке.
«Вот тебе шаль», – сказал сзади нее запыхавшийся голос дочери, и шаль легла ей на плечи.
«Да нет, мне жарко, не надо, какая там шаль…»
Прогулка в тот вечер была особенно молчалива. В уме у нее пробегали все те слова, которые придется сказать Лужину, – намекнуть на финансовую сторону, – он, вероятно, небогат, занимает самую дешевую комнату в гостинице. И очень серьезно поговорить с дочерью. Немыслимый брак, глупейшая затея. Но, несмотря на все это, ей было лестно, что Лужин так взволнованно, так по-старомодному, обратился первым делом к ней.