— Чуешь, чем тебя потчую?
— Правда ваша, малость залежалось, по почти не пахнет.
Адамо с Джакомино бросали ему куски хлеба или половинки фруктов. Он, не глядя на них, обеими руками подгребал еду поближе, будто хотел припрятать под ободок тарелки.
— Удачный сегодня денек!
С Анной он здоровался с большим почтением и, пока она не ответит, сесть не решался. Так что Анне, если она о нем забывала, приходилось потом говорить ему:
— Садитесь!
— Ах, можно? А я думал, я вам уже надоел! Как я устал!
И ждал, сложив руки.
Примерно раз в месяц он просил, чтобы Пьетро объяснил ему, что изображают олеографии на стене. Чтобы лишний раз их не снимать, Пьетро вставал на скамью. Но Пино упрашивал:
— Поднесите-ка поближе! Знали бы вы, Пьетрино, как глаза жжет! Того и гляди ослепну.
Одна картина называлась «Битва при Адуа», вторая — «Отцы единой Италии».
— Не слушайте папу, учитесь, — шептал Пино, ухватив его за рукав. — Уж я-то знаю!
И Пьетро, сам не зная зачем, гладил его по плечу.
Зимой, когда он входил весь мокрый и продрогший, в надвинутой на глаза шляпе и с поднятым, прикрывающим уши, воротником, Пьетро тут же выскакивал ему навстречу и молча придвигал лицо к нему вплотную, так что Доменико приходилось оттаскивать его за шиворот.
Он скоро умер, и никто этого не заметил.
Еще один год. Был конец марта, день святого Иосифа.
Неумолчный колокольный звон доносился до Поджо-а-Мели: звуки беспорядочно громоздились в небе и повисали там, нарастая до тяжкого грохота. Пьетро охватило необыкновенное веселье — радость жизни, но слишком сильная, выматывающая нервы.
Рассказать бы об этом смутном смятении марта, к которому почти всегда примешана тонкая нотка неги, жажда некой красоты!
Это обманчивое солнце, щебет птиц, пока еще исподтишка — то ли слышал, то ли нет — белоснежные облака, явившиеся словно до срока! А сухие листья, еще висящие над всходами пшеницы — здесь мертвенная блеклость мешается с живой! Листья всех форм и размеров, они висят над зеленой травой и ждут обновления! И подрезанные кусты и виноград — по земле разбросаны ветки и лозы, сейчас их унесут навсегда! А сухие сучья, опиленные с плодовых деревьев, чьи молодые побеги все никак не решатся выпустить цвет! Влажноватая земля, липнущая к кончику лопаты, так что приходится счищать ее большим пальцем — и целые комья остаются на деревянных сабо! И неведомая нам почти супружеская любовь, связавшая всех, кто помогает друг другу — и ненависть тоже! А народившаяся на кленовых ветвях омела, которую нож срубает одним махом! Хотя она тут же отрастет заново. А набухшие почки каштанов!