Девушка улыбалась посетителям — ее крепкие и круглые напудренные щечки так раздувались, что глаза превращались в щелочки. Она выдавала эти улыбки, как фарфоровые чашечки с золотым ободком.
Пьетро заходить не хотел — приходилось Доменико идти на улицу и затаскивать его внутрь.
С Доменико девушка держала себя развязно, Пьетро же сидел, опустив голову, стесняясь и ее самой, и ее ужимок, и огромных во всю стену зеркал. Он даже не знал, как правильно пить кофе, и обжигал себе рот и пальцы.
Не дожидаясь, пока отец допьет, он выходил. И сквозь запотевшее стекло, по которому ползли капли, оставляя длинные и кривые дорожки, видел, как они с девушкой смеются.
В погожий день башня Палаццо-Пубблико озарялась ясным светом, и в небе носились ласточки — с криком протяжным, как их полет. Пьяцца-дель-Кампо была совсем розовая, с прочерками зеленой травы и белокаменными столбиками.
«В следующее воскресенье не дам себя тащить, зайду сам».
Но эта робость от недели к неделе росла и стала чем-то вроде болезни. От одной только мысли лоб покрывался холодным потом. Руки цепенели в карманах, стиснув кусок подкладки, а ноги отнимались.
Впрочем, Доменико тоже шел медленно и, если был простужен, то и дело останавливался, чтобы достать платок и высморкаться.
Они шли вверх по улице Ди-Читта, потом по Сталлореджи, и Пьетро все грустнел.
Дойдя до кладбища, Доменико болтал с могильщиком Брачолой — толстым, будто разбухшим от червей человеком с лицом под цвета кладбищенской земли и седоватыми усами. Засовывал букеты в пару высоких фарфоровых ваз, где еще оставалось немного черной, никогда не менявшейся воды, и, оглядевшись по сторонам, восклицал:
— Как кладбище растет! Когда умерла твоя мама, могилы вот где кончались.
Постояв, он спрашивал:
— А вдова нынче не пришла?
— Может, уже ушла. Пойдем, чего ее ждать?
— Еще рано. Почему ты не хочешь подождать? Она каждое утро ходит сюда с цветами.
И мысленно ругал сына, которому дела не было до единственного человека, ходившего, подобно им, в этот час на кладбище!
Но вдова почувствовала, что ее беззаветная преданность утратила прежнюю ценность. Надо же было этому Рози завести ту же самую привычку, хотя весь город знал, что он любил жену куда меньше, чем сейчас пытался представить!
Она с подозрением косилась на него и, замявшись, здоровалась в ответ. Чего стоил один этот мальчик, он даже на могилы не глядел — стоял себе, руки в карманах, с видом то нахальным, то сонным!
— Я пойду, — объявлял Пьетро.
Эта пикировка раз от раза становилась все хуже. Как-то раз, уже в конце весны, Доменико отрезал: