— Господи, Исусе Христе и сыне — боже мой! Помни раба твоя Степана, сына моего беспутного и строптивого. Не дай упасть ему в дороге трудной и праведной. Но ежели задумал он думу недобрую, не в угоду родителю своему, то покарай его карою своею справедливою и жестокою. Пусть не приведет он с собой «хвостов» в подземелье наше смрадное, пусть не выдаст он отца своего богохульникам, а сам попадется в лапы их звериные, пусть сгинет безмолвно, скоро и без мучений. Аминь!
Степана старик пока не ждал и потому растягивал свои приятные хлопоты с золотом. Желтым отсветом высвечивали лицо его нетускнеющие дорогие «рыжики», уложенные на столе в аккуратные стопки. До колотья в сердце жаль было старику проеденные за зиму деньги. Но что было делать?
«Кустов теперя все до последнего «рыжика» вытянет из меня», — горестно размышлял он.
Углубившись в раздумья, он не услышал как вошел Степан.
— Вот он — я! — Не задерживаясь, Степан прошел к столу и от того, что увидел на столе перед отцом, опешил и прикусил язык. С минуту бессловесно стоял он в немом оцепенении, не найдясь что сказать, как быть, Наконец, как после быстрого бега, залившись краской смущения до корней волос, с трудом вытолкнул из глубины своего нутра:
— И золото, и пистоль… А сервиз, сервиз! Откуда все это? Ты что, батя, ограбил кого? То-то буржуин!
Старик тоже не меньше оробел от внезапного появления сына. Словно скованный по рукам и ногам, какое-то мгновение сидел он без признаков жизни, мертвой человеческой развалюхой. Придя в себя, как после тяжелого сновидения, поспешил убрать парабеллум. Откашлялся. Проронил высокопарно и заносчиво:
— Без капиталу, сын, и труба не дымит. — Осматривая Степана, спросил: — А шляпа где, очки?
Степан присел к столу и с великим любопытством стал рассматривать отцовские сокровища. Глаза его сделались пустыми и пожирающими.
— В Усгоре… вместе с башкой чуть не оставил, — помедлив, чистосердечно признался он.
Взъерошив волосы на голове, старик ссутулился и обмяк, словно из него выпустили воздух. Сивая бороденка его вдруг задергалась, по щекам потекли слезы.
— Что же делать-то теперя будем, а? Хоть ты рассуди меня старого, Степа.
Степан затворнически молчал, все еще скользил глазами по золоту.
Из-под сивых кустистых бровей старик ревниво наблюдал за поведением сына. Свой вопрос повторил настойчивее:
— Делать теперя, говорю, что будем? Ить на богатстве чахнем!
Да, действительно решение вопроса было не из простых. Степан пожал плечами, откинулся на топчане.
Помолчав, он стал рассказывать о своем страшном сне в прошлую ночь возле омета: