Иван, что уж там говорить, пояснял с охотою:
– Из чего отлили – из того отлили. Ране вообще из полосок железных клепали – те пушки разрывались быстро. К этому слову, бронзовые – надежней всего. Прежде чем разорваться, на них припухлость появится – ее-то сразу видать.
– А далеко ль пушки бьют?
– Эти – на версту с гаком.
– Ужель на версту?! – поглаживая пушечный ствол, дивилась Настя. – Это вот такое тяжеленное ядрище швыряет?
– Швыряет, а как же! – Молодой атаман улыбался, нравилось ему с этой кареглазой девчонкой общаться – спасу нет!
И то все в ватаге замечали… только сам атаман не замечал, что замечают. Не замечал… да и не старался заметить.
– А вот это что за пищали, во-он у борта, большие?
– То ручницы. Немцы их фальконетами называют… Верно, Ганс?
– Верно, йа, йа. – Переманенный из немецкой сотни наемник весело скалил зубы. – Ах, юная фрау, до чего ж ты хороша!
Девушка тем словам предерзким, в отличие от подруг своих скромниц, ничуть не смущалась и в краску не впадала – хороша, так хороша, хоть и худовата, ну да кому какие глянутся. Немчине вон понравилась… да хорошо б, ежели такие слова сам атаман сказал! Да при всех-то казаках… Может, скажет еще? Уж конечно, скажет.
– Ой, смотрите, смотрите, вон там, на бережку – куница!
Иван вскинул подзорную трубу, усмехнулся:
– Не куница, то – ласка. Проку от нее никакого: мясо жесткое, мех худой. Совсем бесполезный зверь.
– Зато красивый.
– Дай-ка трубочку, атамане…
Пройдя на корму, отец Амвросий внимательно всмотрелся в низкий, заросший густым кустарником, берег…
– А ласку-то, видать, кто-то спугнул. Ишь, унеслася.
– Вогуличи местные, – вскользь заметил Иван. – Иль остяки. Я вот, правду сказать, их и не различаю. И выглядят они одинаково, и речь похожа, и боги, считай, одни. Всякие старики-лесовики, матери – сыры земли…
– Тьфу! – Святой отче, опустив трубу, выругался. – Язычники, они язычники и есть. Дикие!
– Эй, атамане! – вдруг закричали с последнего струга. – За нами по корме лодка!
Головной струг нынче замешкался и шел предпоследним, остальные мерно махали веслами впереди. Иногда махали, а иногда так – отдыхали. Вниз-то по реке плыть – это не вверх по течению!
– Где лодка? – перегнувшись через крутой борт, Еремеев приложил ладони трубочкой к глазам. – Что-то не вижу.
– Да вон! – с соседнего струга махнули рукой. – У плеса. Там руками машут, кричат… кажись, догнать хочут.
– Слышу, что кричат… – Атаман почесал шрам и махнул рукою. – Табань! Поглядим, что там за людишки.
Казаки подняли весела, давая возможность легкой долбленой лодчонке догнать медленно несомый плавным течением струг. День стоял теплый, пасмурный, но не дождливый, сухой, с время от времени появлявшейся в светло-сером небе просинью. Обступившие берега реки леса – суровые ели, осины, лиственницы и сосны – отражались в светлых водах как в зеркале. И так же – в зеркале – отразилась спешащая лодка.