- Нет, - говорю, - куда же мне кутить?
- Отчего так? Здесь ведь чином и званием не стесняются, - мы люди простые и дурачимся все кто как может.
- То-то и горе, - говорю, - что я уже совсем не могу пить.
- Ну, нечего с вами делать, - будь по-вашему - оставайтесь. А пока вот пробежите наше условие - полюбуйтесь, как всё обстоятельно. Я, батюшка, ведь иначе не иду, как нотариальным порядком. Да-а-с, с нашими русачками надо всё крепко делать, и иначе нельзя, как хорошенько его "обовязать", а потом уж и тремтете с ним пить. Вот видите, у меня всё обозначено: пять тысяч задатка, зерно принять у меня в имении - "весь урожай обмолоченный и хранимый в амбарах села Черитаева, и деньги по расчёту уплатить немедленно, до погрузки кулей на барки". Как находите, нет ли недосмотра? По-моему, кажется, довольно аккуратно?
- И я, - говорю, - того же самого мнения.
- Да, - отвечает, - я его немножко знаю: он на славян жертвовал, а ему пальца в рот не клади.
Барин был неподдельно весел, и купец тоже.
Вечером я их видел в театре в ложе с слишком красивою и щегольски одетою женщиною, которая наверно не могла быть ни одному из них ни женою, ни родственницею и, по-видимому, даже ещё не совсем давно образовала с ними знакомство.
В антрактах купец появлялся в буфете и требовал "тремтете".
Человек тотчас же уносил за ним персики и другие фрукты и бутылку creme de the {чайного ликера (франц.)}.
При выходе из театра старый товарищ уловил меня и настоятельно звал ехать с ними вместе ужинать и притом сообщил, что их дама "субъект самой высшей школы".
- Настоящей haut ecole! {высшей школы (франц.)}
- Ну, тем вам лучше, - говорю, - а мне в мои лета, - и прочее, и прочее, - словом, отклонил от себя это соблазнительное предложение, которое для меня тем более неудобно, что я намеревался на другой день рано утром выехать из этого весёлого города и продолжать моё путешествие. Земляк меня освободил, но зато взял с меня слово, что когда я буду в деревне у моих родных, то непременно приеду к нему посмотреть его образцовое хозяйство и в особенности его удивительную пшеницу.
Я дал требуемое слово, хотя с неудовольствием. Не умею уж вам сказать: мешали ли мне школьные воспоминания о ножичке и чём-то худшем из области haut ecole или отталкивала меня от него настоящая ноздрёвщина, но только мне всё так и казалось, что он мне дома у себя всучит либо борзую собаку, либо шарманку.
Месяца через два, послонявшись здесь и там и немножко полечившись, я как раз попал в родные палестины и после малого отдыха спрашиваю у моего двоюродного брата: