Вот спящая зашевелилась, почувствовав пристальный взгляд, и на дэйна уставились испуганные глаза цвета грозового неба.
— Ты… — выдохнул Палач магов. — Нет!
Ресницы ее опустились, и она легко провела рукой по узкому лицу…
— Что «нет»? — тихо спросила девушка.
От взгляда мужчины, полного злости и презрения, ее тело начала сотрясать мелкая дрожь неуверенности и стыда. Да, она была тощей. Болезненно, уродливо тощей. Костлявая, изможденная, с острым подбородком, выпирающими ребрами, сухими, как ветки бурелома, руками. У нее никак не получалось стать более округлой, пышущей здоровьем. Она знала, что вызывает в людях отвращение своей безобразной худобой, но отсутствие сытной пищи и полноценного сна не добавляли красоты.
Когда‑то она была полнее, чем сейчас, но и тогда он называл ее жердью. И был прав. В сравнении с другими женщинами, лица которых цвели здоровым румянцем, бедра, плечи и локти были нежными, плавными, а грудь высокой и пышной, она казалась умирающей от голода. На нее оборачивались, указывали пальцами. Она постоянно ощущала свое убожество… но ничего не могла изменить. Боги не дали ей красивого тела, только эту жалкую оболочку, вызывающую сострадательную брезгливость.
— Ты не пойдешь в город. Я запрещаю, — снизошел до объяснения дэйн.
— Но меня зовут… Твой запрет не может отменить волю Богов, понимаешь, Во…
— Не произноси! — рявкнул Палач магов. — Ты не имеешь права произносить мое имя, Повитуха!
— Прости, — покорно произнесла она.
Лекарка нервно теребила завязки плаща, понимая, что из‑за своей оплошности, оттого, что уснула тут, не найдя сил отправиться в путь сразу же, теперь подвергается унижению. Видеть его… смотреть на него… это почти самое худшее, что могло с ней случиться. Хуже этого только…
— Грехобор в городе, — неохотно пояснил дэйн.
Он понимал, что говорить этого не следует, но какой‑то необъяснимый порыв вынудил его сказать эти слова. Отклик на них яснее всяких речей показал, насколько прав он был в своем нежелании пускать Повитуху в Аринтму. На худом изможденном лице отразились изумление, неверие, боль, а потом… радость. Столь яркая, столь неприкрытая и ослепительная, что мужчина нахмурился.
— Где он? — дрожащим взволнованным шепотом спросила девушка. — Где именно в городе?
— Он… что ты с собой сделала? — вдруг не выдержал мужчина. — Почему ты похожа на мешок с костями? Эта худоба… она отвратительна!
— Знаю, — лекарка виновато улыбнулась. — При первой встрече ты сказал, что я безобразна, как новорожденный фадир.
— Хуже, — усмехнулся дэйн.