Дзен в искусстве написания книг (Брэдбери) - страница 40

На первую страницу
Правдив (когда он сам захочет).
Мальчишка я из Иллинойса.
Из захолустья Вокегана.
Нарочно имя не придумать!
Ни тени славы и ни капельки любви
не слышится, сколь слух не напрягай.
Я не из Византии.
…а хотел бы.

Стихотворение продолжается, в нем говорится о моих отношениях с родным городом — отношениях, длящихся целую жизнь:


…и до сих пор я вижу
с верхушки дерева, посаженного папой,
весь горизонт в блаженной синей дымке.
Такой, наверное, был Йейтсу мил.

Уокиган, куда я потом приезжал не раз, не уютнее и не красивее любого другого маленького городка на Среднем Западе. Он очень зеленый. Деревья и вправду смыкаются над улицами. Улица перед моим старым домом до сих пор вымощена красными кирпичами. Что же такого особенного в этом городе? Так ведь я там родился! Это была моя жизнь. Я должен был написать о нем так, как представлялось правильным:


…взрослели мы,
воображая древний мир ушедших,
чтоб есть наш хлеб нам было веселее
(арахисовое намазать масло
бывает проще, если думать, что оно –
амброзия, божественная пища).
Из пены скучных облаков
к нам часто выходила Афродита,
белея женственным бедром…
Мой дед, ровесник мифа и Платона,
отчасти в этом виноват, мечтатель.
А бабушка — противовес житейский:
раскачиваясь в кресле круглый день,
вязала шаль стесняющей заботы.
(Казалось мне, из-под ее крючка
выскальзывают белые снежинки,
которые нас летом заморозят.)
В кружок садились дяди: курят трубки.
Серьезно говорить о важном — скучно,
поэтому все облекали в шутку.
И радовались мудрости своей.
А тетушки, их жены, лимонад
в стаканы с пониманьем разливали.
И нам, мальчишкам, все еще казалось,
что не крыльцу мы преклоним колени,
в игре упав и вскакивая вновь,–
а греческому храму. Он проступит
на миг на фоне нашей летней дачи
и скроется в гнилых ее стропилах.
… когда я засыпал, душа болела.
Комар ее подзуживал умело:
он пел про то, что нет, не Вокеган
а город под другим веселым небом
нам тайно вписан в метрики рожденья.
Там только Йейтс гуляет несравненный.
Там Византии светит молодое солнце.

Уокиган /Гринтаун/Византия.

Значит, Гринтаун действительно существовал?

Да, и еще раз — да.

А мальчик по имени Джон Хаф?

Да, и он тоже. И это его настоящее имя. Только не он от меня уехал — я уехал от него. Но вот отличная новость: он еще жив, сорок два года спустя, и помнит нашу любовь.

А что Душегуб?

Он тоже существовал, и его именно так и звали. Он рыскал по городу по ночам, когда мне было шесть, и его все боялись, и его так никогда и не поймали.

А главное, существовал ли тот большой дом, где жили дедушка с бабушкой, и квартиранты, и дяди, и тети? Я уже ответил на этот вопрос.

Следующая страница