Сергей писал о том же: «Нужно, чтоб было не стыдно вернуться к тебе. Только так можно не потерять тебя».
И снова повторялись все те же обыкновенные, никогда не надоедающие слова. («Какими глупыми были они раньше», снова подумала Наташа.) После подписи была еще одна строчка: «Ты обязана жить».
И она впервые подумала, что не бояться смерти — это значит не бояться отдать кому-то сильные ладони Сергея. Это значит — не бояться отдать кому-то влажный закат над ледоходом, когда на плывущий по Москве-реке лед спускается солнце, тоже готовое вот-вот слиться с рекой и растаять… Достойно умереть — нет, это не страшно. Но отдать все это? «Ты обязана жить», пишет Сергей.
Но она знала: попробуй убеги от смерти, смени лишения и тревоги на благополучный покой, и все равно все это отдашь и счастья не будет. И снова, заново, в третий раз и, быть может, впервые сознательно она решила итти на фронт.
— Помню, помню вас, — сказал начальник отдела кадров штадива. — Хорошо, что вернулись. Вы санинструктором в полку работали? И не проситесь туда! Не пущу. Нашей разведроте дозарезу нужен переводчик.
Наташа что-то хотела ответить. Майор перебил ее:
— Знаете, в сорок первом году некогда было разбирать, кто кем идет на войну. А сейчас нужна разумная расстановка сил, чтобы от каждого взять все, что он может, собрать все это вместе и… Ясно?
Теперь война уже не казалась Наташе огромным однодневным субботником. Она знала, что война — сложно организованный длительный труд, в котором каждый должен найти свое точное место. По существу, и Гольдин и Ермошев разными словами говорили о том же самом. Наташа сказала майору, что рада новому назначению.
…В разведотдел штаба дивизии она пришла поздно вечером. Из раскрытой двери блиндажа неслись звуки «Рио-Риты».
Наташа остановилась у порога. Молодой офицер с безусым смуглым лицом и тонким шрамом через всю щеку, придававшим лицу выражение возмужалости, сидел на ящике у стола. Одна рука его лежала на телефонной трубке, другой он перебирал патефонные пластинки, лежавшие перед ним. В углу блиндажа на корточках сидел пожилой боец. Голова его то и дело падала на колени; он вздрагивал, выпрямлялся, усиленно моргал глазами и немедленно засыпал снова.
Офицер снял трубку:
— Имей в виду, Аршинов: добыть сегодня «языка» во что бы то ни стало!
Он прикрыл ладонью микрофон и обернулся к бойцу:
— Хорош ординарец! Начальник работает, а он спит… Встать, когда с тобой разговаривают!
Боец вскочил.
— Ладно уж, садись, — сказал офицер. — Во что бы то ни стало, — продолжал он в трубку. — Да. Хозяин? Что? Это дело ваше, а не мое. Светло? Договаривайтесь с луной. Что? Сломались ножницы? Грызите зубами. У меня всё.