Палач Шонгау убивал и лечил – и в том и в другом он достиг небывалых высот.
– Эй, здоровяк! Хлебнешь с нами?
Куизль встрепенулся и поднял глаза: один из плотогонов протягивал ему кружку. Якоб помотал головой и надвинул черную шляпу на лоб, чтобы не слепило солнце. Из-под широких полей виднелся лишь крючковатый нос, а под ним дымила длинная трубка. При этом Куизль незаметно наблюдал за попутчиками и плотогонами; они столпились среди ящиков, и каждый отпивал крепкой настойки, чтобы отвлечься от пережитого ужаса. Палач терзался в раздумьях; навязчивая мысль, словно назойливая мошка, кружила в его сознании. И в круговороте под скалой она лишь на некоторое время оставила его в покое.
С самого начала поездки Куизля не покидало чувство, что за ним наблюдают.
Ничего определенного палач сказать не мог. Он полагался лишь на свое чутье и многолетний опыт, который приобрел в бытность свою солдатом на Большой войне: между лопатками начинало вдруг едва ощутимо покалывать. Куизль понятия не имел, кто за ним следил и с какой целью, но зуд не проходил.
Якоб огляделся. Помимо двух монахов-францисканцев и монашки, в число пассажиров входили странствующие ремесленники и подмастерья, а также несколько небогатых купцов. Вместе с Куизлем набиралось чуть больше двадцати человек; все они разместились на пяти плотах, следовавших колонной один за другим. Отсюда по Дунаю всего за неделю можно было добраться до Вены, а за три недели – и до Черного моря. По ночам плоты привязывали у берегов, люди собирались вокруг костра, обменивались новостями или рассказывали о прошлых путешествиях и поездках. Один только Куизль никого не знал и поэтому сидел в стороне от всех, что шло ему лишь на пользу – все равно многих собравшихся он считал болтливыми дуралеями. Со своего места в отдалении от остальных палач каждый вечер наблюдал за мужчинами и женщинами, как они грелись возле костра, пили дешевое вино и поедали баранину. И каждый раз чувствовал на себе чей-то взгляд, неотрывно за ним следивший. Вот и теперь между лопаток у него чесалось так, словно под рубаху ему забрался особенно назойливый жук.
Сидя на бочке, Куизль болтал ногами и всем видом показывал, как ему скучно. Он заново набил трубку и посмотрел на берег, словно его заинтересовала стайка ребятишек, махавших с косогора.
А потом вдруг повернул голову в сторону кормы.
Он успел перехватить устремленный на себя взгляд. Взгляд рулевого, управлявшего веслом в кормовой части плота. Насколько помнил Куизль, этот человек присоединился к ним еще в Шонгау. Толстый и широкоплечий плотогон размерами ничуть не уступал палачу. Огромный живот его едва помещался в синюю куртку, подпоясанную ремнем с медной пряжкой, а штаны для удобства были заправлены в голенища высоких сапог. На поясе висел охотничий нож в локоть длиной, голову венчала столь любимая плотогонами шляпа с короткими полями. Но сильнее всего бросалось в глаза лицо незнакомца. Правая половина его представляла собой изрытое мелкими шрамами и язвами месиво – видимо, память об ужасных ожогах. Глазницу закрывала повязка, и под ней ото лба и до самого подбородка тянулся красноватый рубец, похожий на подвижного жирного червяка.