— Отпусти, — просипела Евдокия Себастьяну, который сидел рядом и откровенно ухмылялся.
— Если я тебя отпущу, ты драться полезешь.
— Обязательно.
— Лихо, может, все-таки передумаешь? Зачем тебе драчливая жена? В монастыре вот тишь да гладь… молитвы о спасении души…
Щека Лихослава нервно дернулась.
— В каком монастыре? — поинтересовалась Евдокия, сама придерживая одеяло, которое предательски норовило сползти.
— В том, в который мой братец собрался от мирских искушений спасаться.
— Бес!
— Что?
— Помолчи.
— Не умею. Это ты у нас молчать любишь… к слову, с вас, панночка Евдокия, причитается. Между прочим, это я его от монастыря отговорил… немалых трудов стоило.
Лихослав был мрачен.
И смотрел исподлобья… и под его взглядом Евдокия вспомнила, что выглядит ужасно… полуголая, растрепанная, зареванная… глаза красные, нос распух… она его потрогала, чтобы убедиться — и вправду распух…
— Но ты не расстраивайся, Дусенька, — Себастьян приобнял ее и громким шепотом сказал на ухо: — Если он все-таки выберет монастырь, я тебя не брошу. Я на тебе женюсь!
— Нет! — взвизгнула Евдокия, представив себе этакую перспективу. И даже отодвинулась от потенциального жениха, жаль, что далеко не вышло, тесноват был экипаж. — Я за тебя замуж не пойду!
— Это почему?
— Потому… тебя перевоспитать канделябров не хватит… и вообще… я замуж не пойду.
— Тоже в монастырь? — Себастьян произнес это участливо и еще в глаза заглянул. — Так может, вы в один собрались, а я тут планы порушил… романтичные…
— Бес… ты бы проверил, куда нас везут…
— Куда надо, туда и везут, — буркнул Себастьян, но дверцу приоткрыл. И из кареты выбрался на ходу, чего делать было категорически запрещено.
Но в данный момент о столь откровенном нарушении правил Евдокии не думалось.
Вообще ни о чем не думалось.
Смотрелось в синие, вновь яркие глаза Лихо и… и зачем он здесь? Украл… бестолочь какая… и она еще обижена на него, долго будет обижена… и замуж не пойдет, в монастырь, впрочем, тоже… что ей там делать?
И не там, а в принципе…
— Вот… это тебе, — Лихослав протянул что-то тонкое, обернутое розовой бумагой и с розовым же бантом. От подарка исходил умопомрачительный чесночный аромат, каковой бывает лишь у хорошей, дозревшей колбасы. И темные пятна жира, проступившие на бумаге, подтверждали догадку.
А еще Евдокия вспомнила, что второй день не ела…
…страдала…
— Спасибо, — в колбасу она вцепилась и прижала к сердцу. — А… хлеба нет?
Вот все-таки неправильная она женщина.
Нет бы в слезы… или в обморок… объяснений потребовать или, напротив, ничего не требовать, но сказать Лихо, чтобы убирался с глаз долой и колбасу эту в лицо швырнуть. Но от такой крамольной мысли в животе заурчало.