Несильные, короткие удары посыпались на шляпку инструмента. Авдеев быстро переставлял разметчик, и в тот момент, когда инструмент касался металла, следовал легкий, точный удар.
Прерывистые черточки, едва приметные под краснотой накала, легли на брусок. Авдеев сунул клещи Никифору и ухватился за отполированную ладонями рукоять «деда», как называли в кузне самый тяжелый двухпудовый молот. Рывком поднял он «деда», полукружьем занес за спину и с хриплым выдохом обрушил на поковку. Казалось, что молот придавил самый звук — так тихо и гулко отозвался металл на страшный удар. Авдеев снова занес молот над головой, вобрал в себя воздух и вдруг почувствовал, как тихонько скользнула рукоять в ладонях.
Никифор с удивлением глядел на кузнеца: чего тот медлит! — ведь жар стремительно уходит из металла, и через миг-другой его уже не проймешь никаким ударом.
Авдеев видел глаза мальчика, знал, чего тот ждет, но не было в нем силы и дерзости для удара. Кривым, неловким движением Авдеев вывернул «деда» из-за спины и уронил его наземь. Промяв в земляном полу ямку, молот остался стоять, как будто врос.
Аким Авдеев, его отец и тоже кузнец, в день, когда он не смог поднять «деда», сказал:
— Баста! Кончилась моя сила, — и отдал сыну ключи от кузницы.
— Дядь Степ, бросил бы ты «деда», — словно угадывая его мысли, сказал Никифор. — Нынче никто не кует двухпудовым…
— Так разве ж это кузнецы! Ювелиры, мелкая кость!..
Авдеев вздохнул и стал натягивать пиджак.
— Кончай покуда… — сказал он с хмурой печалью.
— Дядь Степ!.. — голос мальчика звучал робко, просяще.
Авдеев проследил его взгляд — на токарном станке лежал жестяной петух.
— Правда твоя, слово держать надо..
Авдеев извлек музыкальную машинку, а жесткотелую птицу вручил Никифору.
— Прогладь его бархатным напильничком и наждачком протри, только поаккуратнее.
Нежное, действительно бархатное шуршание напильника и усердное дыхание Никифора внесли некоторое умиротворение в душу кузнеца.
«Коли на большое дело стал негож, — думал Авдеев, — буду вот свистульки ребятам делать».
Разгадав секрет звучащих пластинок, Авдеев собрал их как должно, качнул мехи и поставил свистульку под струю воздуха. Высокий, мелодичный звук, нежнее и тоньше петушиного, легко вырвался из свистульки и, медленно, вибрируя, замер, будто стаял.
— Ох, и силён! — Никифор зажмурился от удовольствия. — Даже жалко Барышку отдавать.
— Экой ты! Да ведь музыка-то для всей деревни будет!
Авдеев вставил свистульку в начищенное горло петуха и наказал Никифору сей же час отнести его хозяину. Затем он бросил взгляд на молот и, тряхнув седыми кольцами волос, вышел на улицу.