А ничего, хорошенькая. Смуглявая, черноволосая… и главное, что нет на лице того выражения печали и томной отстраненности, которое столь полюбили придворные красавицы, полагая, будто бы придает оно их облику таинственность.
— Я поражена… воистину поражена. — Гостья убрала лорнет и, коснувшись сложенными руками груди, поклонилась. — Уж на что у нас вольные нравы, но и то… поостереглись бы…
Она замолчала, а королевская чета обменялась недоуменными взглядами.
— Панночка Тиана Белопольска! — возвестил глашатай, когда красавица приблизилась к трону.
Белопольска…
…знакомая фамилия, но знакомая весьма смутно, и как Матеуш ни пытался, не мог заставить себя вспомнить, где и когда слышал ее.
А хороша.
Лицо узкое, нервное и живое.
На нем и удивление и восторг, каковой бывает у человека, впервые попавшего в тронный зал. И немного жаль, что панночка лишена возможности видеть его во всей первозданной красе.
…Белопольска…
…а не из тех ли князей Белопольских, которые дедовой тетке родней доводились? Надобно будет глянуть в родовых книгах, узнать, но, похоже, что из тех.
Панночка смущалась, розовела, теребила атласную ленточку, коими был украшен корсаж белого ее платьица, и вздыхала так, что грудь ее, весьма, к слову, впечатляющая грудь, приходила в приятное волнение. И волнение это поневоле передавалось Матеушу…
…коварная Анелия была синеглазою блондинкой, пышных форм, мягких очертаний.
— Рад приветствовать вас, милейшая панночка, — сказал он, старательно глядя в черные лукавые глаза.
— И я… рада… — Голосу красавицы оказался низким, бархатистым. — Всю жизнь мечтала хоть одним глазком глянуть: как оно во дворцах-то… а дядечка не пускал. Дядечка говорил, что рано мне ко двору ехать, там разврат один…
Ее величество покачали головой и со значением воззрились на его величество. Тот лишь крякнул и ущипнул себя за подбородок. Разврат? Так разве ж то разврат был? Просто некоторая вольность нравов… вечно все в провинциях переврут, извратят…
— Но я вижу, что дядечка ошибался. — Красавица улыбалась так искренне, что и Матеуш от улыбки не удержался. — Нету тут разврата. Красота только…
— Милое дитя… — восхитились его величество.
— Просто очаровательное, — с легким раздражением согласились ее величество.
Матеуш промолчал, чувствуя, как отступает хандра…
Принцессы нахмурились больше прежнего и девушку провожали взглядами раздраженными, верно, еще более остро осознавая собственную некрасивость, компенсировать которую не способны были ни титулы, ни королевские драгоценности. И в этом факте Матеушу виделась некая высочайшая справедливость… это, конечно, если отрешиться от портрета дорогой невесты. Все-таки справедливость кажется еще более справедливой, когда не затрагивает лично твои интересы.