Камера щелкала, запечатлевая все в мельчайших деталях. И особое внимание уделила ненаследному князю Вевельскому, который удобно устроился на краю ямы, свесив в нее ноги. Он был облачен в белый шелковый халат с кружевною отделкой, который разошелся, давая понять, что иной одежды на Себастьяне нет. Халат был измазан грязью и еще, кажется, кровью…
Но не это было самым отвратительным: ненаследный князь с утробным, звериным каким-то урчанием глодал кость.
Темную.
Характерного изгиба, какой бывает лишь у ребер.
С черными кусочками мясца…
— Вкусно тебе, Себастьянушка? — с умилением поинтересовался Аврелий Яковлевич.
Он стоял на траве босой и без рубахи, с цигареткою в руке. И курил смачно, выпуская из ноздрей терпкий дым.
— Угум, — ответил ненаследный князь, облизывая пальцы…
Гавела замутило.
— Кушай, дорогой мой, кушай вдоволь… а будет мало, я еще…
Полог вернулся в одночасье, и Гавел отер ладонью слезящиеся глаза, стараясь отрешиться и от вони разрытой могилы, и от увиденного. Пожалуй, впервые за долгую свою карьеру Гавел Понтелеймончик, штатный репортер «Охальника» пребывал в полнейшей растерянности.
Впрочем, статью главный редактор получил уже под утро, и, пробежавшись взглядом по строкам, глянув на снимки и запись кристалла, поскреб щеку.
Сенсация была и…
…и, пожалуй, с завтрашнего дня он снова возьмет отпуск по состоянию здоровья, недельки этак на две… газетой он приноровился управлять и на расстоянии.
Сутки спустя ее величество, просматривая прессу, сказали:
— Боги милосердные… — И, выказывая высочайшую степень обеспокоенности, прижали руку к сердцу. Обе принцессы замолчали, отвлекшись от обсуждения модных веяний, каковые нынешнему сезону пророчили цвета палевые и бирюзовые.
— Дорогой, неужели это правда?
— Что именно? — Его величество после завтрака предпочитали дремать, полагая, будто бы пресса, вне зависимости от цвета ее, дурно сказывается на пищеварении.
— Твои подчиненные едят человечину!
— Где? — Заинтересовавшись новостью столь необычайной, король приоткрыл левый глаз.
— Здесь! — Ее величество газету развернули и хорошо поставленным голосом продекламировали: — Десятого червеня года… нет, это не интересно… ага… стал свидетелем ужасающей по своей циничности картины…
Его величество открыли и второй глаз. К газетным ужасам он относился с легкой снисходительностью человека, которому в жизни случалось видеть и вправду жуткие вещи. О них, естественно, его величество рассказывать избегали, повторяя лишь, что прав был прадед, разогнав Хельмовых жрецов…
— …на краю разрытой ямы…
Следовало признать, что слогом неизвестный репортеришка обладал отменным, а ее величество читали с интонацией, надрывом в нужных местах. И принцессы слаженно охали, разом позабыв о лентах и вставках из хранцузской парчи… Его величество и то увлеклись.