— Крамола, ваше превосходительство, — с ненавистью глядя на весовщика, тихо произнес следователь по особым поручениям. — Все бумаги изъяты. Требований медицинской службы не обнаружено.
Генерал сочувственно покачал головой, как бы говоря: их и не могло быть, их просто не было, а вслух сказал:
— И они смеют говорить о моей жестокости!
Напольные часы в продолговатом мореного дуба футляре глухо пробили десять раз. В одиннадцать у командующего оперативное совещание. Сейчас принесут сводки. До прихода адъютанта ему хотелось закончить формальности с арестованными. Уже не затрудняя себя, Врангель спросил:
— Кто из вас господин Шамшин?
Рядом с весовщиком оказался тот, кого он принял за недотепу. Это внешнее несоответствие с занимаемой должностью даже чуть развлекло барона. Уж если кто и жертва среди них, подумал генерал, то Шамшин. Ну, и черт с ним, пусть теперь расплачивается за свою облатку, как говорят местные казаки. Спросил бегло, не надеясь услышать в ответ отрицание:
— У вас, разумеется, тоже был приказ на загрузку воинского эшелона гражданскими лицами?
— Нет, — чистосердечно признался исполняющий должность начальника станции. — Это были люди высокого патриотического долга. Они рвались на фронт. Я не мог не разделить их чувств.
— Вот как? — задохнулся от такой наглости Врангель. Нервный тик вытянул и без того продолговатое лицо. — Черт возьми, почему же вы отправили эшелон на юг, а не на север, где действительно шел бой?
— Они сказали, что в Сарепте тоже высадился десант, — глядя в распаленные гневом глаза, спокойно ответил Шамшин.
— И вы не могли позвонить в штаб, выяснить обстановку?
— Мог, но у меня не возникло подозрения, что они дезертиры, покидают город в тяжелейший час.
— Разрешите, ваше превосходительство? — сделал шаг к столу следователь и, когда генерал кивнул, определенно высказался: — Господин Шамшин изображает из себя жертву патриотического угара. В действительности все происходило абсолютно не так…
Командующий не хуже следователя понимал, что «в действительности все происходило абсолютно не так», и потому он не дал возможности этому прыщеватому поручику охарактеризовать подробно тягчайшее преступление исполняющего должность начальника станции. Красноречивым жестом он приказал следователю замолчать.
— За сколько сребреников вы продали вагоны, иуда? — Врангель потряс перед своим носом какой-то бумагой.
Шамшин понял, что те, с кем он входил в сделку, оказались не только трусами, поспешившими удрать из города при первой опасности, но и осведомителями врангелевской охранки. Этот голубой листок он уже видел у себя в кабинете. На нем был длинный перечень фамилий и взносов. Но на нем не было его, Шамшина, подписи, удостоверяющей, что он эти подношения взял. Он мог открещиваться, отпираться до тех пор, пока ему не устроят очной ставки с теми, кого он отправил в Екатеринодар. Но у него не было стопроцентной гарантии, что кого-то из эшелона не задержали, а кто-то, может провокатор, сам не сошел на ближайшей станции и не доставил услужливо этот лист лично Врангелю. И Шамшин решил защищаться до конца.