Она знала, что было бесполезно объяснять это ее настоятельной потребностью оправдаться в глазах Марка-Антуана — потребностью, которая не терпела отлагательства. Это было нечто такое, чего он никогда бы не понял. Такое объяснение лишь подвергло бы ее оскорбительной недоверчивости. Поэтому она сказала просто, но очень твердо:
— Именно это я и предпочла. Я не могла понять неосторожности этого поступка. Но ничего, кроме неосторожности, в этом, конечно, не было.
— Разве кто-нибудь поверит этому, Изотта?
— Вы не верите? — бросила она ему вызов.
Он задумался над ответом. Когда же он заговорил, манеры его неуловимо изменились.
— Теперь я верю вам, ибо вы все объяснили. Но, может быть, я верю вам лишь потому, что должен поверить ради собственного спокойствия. Без этого объяснения я мог верить только тому, чему поверили бы все. Так как я любил вас, мне было необходимо убить единственного человека, осведомленного о том, что я узнал. Я полагал, что, убив его, я уничтожу хотя бы часть позора, который вызвал у вас недовольство мною.
Мгновение он ждал, что она заговорит. Затем, видя ее молчание и задумчивость, он вновь поднялся, подошел и встал рядом, склонившись над ней.
— Теперь, когда мы исповедались друг другу, простим ли мы друг друга?
— Так вы можете быть великодушным? — сказала она, и он не знал, не с сарказмом ли она говорила.
— Мучительный вопрос! Гораздо более мучительный, чем вы думаете, Изотта!
Он понизил голос до уговаривающего тона, который, как он знал, женщина не может слышать без трепета. Предметом его гордости — по-видимому, опыт давал ему на это право — было то, что женщина являлась именно тем инструментом, по которому он был виртуозом.
— Давайте заключим мир, дорогая. Я на коленях умоляю об этом в великом стремлении, которое мое почтение к вам пробуждает во мне. Я говорил о нашей свадьбе с вашим отцом. Он дал согласие, чтобы это произошло после окончания Великого поста, предполагая, что таким будет ваше желание.
— Мое желание? — ее губы искривила горькая усмешка. — Это не может быть моим желанием.
Он встретил эту отповедь жалобой:
— Вы разбиваете мне сердце, Изотта, своей холодностью.
— После всего, что я сейчас рассказала вам — вы вынудили меня рассказать это, — можно ли было ожидать, что я буду иной?
— Понимаю. Этому я уступил. Уступил в уверенности, что преодолею это деликатностью. Когда о помолвке объявлено, Изотта, венецианские патриции и патрицианки должны вступать в брак. Вы не можете отрицать, что я был очень терпеливым исполнителем вашей воли, каким буду и впредь. Что мне сказать вашему отцу?