— Что за спешка, Изотта? — упрекнул он ее.
Она встретила его взгляд с той безмятежностью, в которой она была воспитана и которую она вновь обрела к этому времени.
— Это доброе намерение, Марк.
— Доброе? Сторониться меня? Когда мне редко, так чрезвычайно редко выпадает миг с вами?
— Сколько же нам еще беречь ненужную душевную боль? Видите! Вы вынуждаете меня произносить вещи, которые я никогда не сказала бы. Мы должны оставить это среди наших воспоминаний. Нет сил продолжать.
— Если бы у вас было хоть немного надежды, — вздохнул он.
— Чтобы увеличился мой, и без того предельный, страх? — улыбнулась она.
Он избрал новое направление.
— Как вы полагаете, почему я задерживаюсь в Венеции? В том деле, ради которого я сюда приехал, я сделал все, что мог. Собственно говоря, я ничего не достиг, да и достигать было нечего. У меня нет иллюзий на этот счет. Устоит Венеция или падет — сегодня уже зависит не от действий ее правительства, а от того, кто — французы или австрийцы — одолеют в борьбе. Поэтому мне кажется, что у Вендрамина мало оснований быть вознагражденным за службу, которую ему никогда не удастся исполнить.
Она с грустью покачала головой.
— Пустое, Марк. Он по-прежнему будет требовать выполнения обещания, не подлежащего отказу из соображений чести.
— Но обещание было сделкой. Я знаю, что и Доменико понимает это. Если Вендрамину не представится возможность выполнить свою часть, сделка разрушится. В конце концов, так это мне и представляется, и поэтому я остаюсь в Венеции и жду. Я сохраняю свои надежды. В последние дни вы такая бледная и поникшая, — его голос дрогнул от невыразимой нежности, охватившей его. — Еще не пришло время отчаяния, дорогая. Я искал случай сказать вам это — сказать вам, что я не бездействую, что я жду и наблюдаю. И это вызвано не только делом монархии, тайным агентом которой я являюсь.
Этот намек на действия остро взволновал ее. Ее рука неожиданно сжала его руку.
— Что вы делаете? Что вы можете сделать? Скажите мне.
Уловил ли он в ее голосе трепет надежды, которая, по ее утверждению, умерла? Его рука ответила на ее пожатие.
— Я не могу сказать вам больше того, что уже сказано, дорогая. Но я горячо прошу вас не считать напрасной борьбу, которая еще не завершена.
В этот момент Вендрамин и наткнулся на них, такими их и застал: неотрывно смотрящими в глаза друг другу, сплетая руки, а холодную и величественную Изотту — вспыхнувшей в таком волнении, какого ему, несомненно, никогда не удавалось пробудить в ней.
Он сдержал свои эмоции. У него хватило здравого смысла понять, что здесь он не мог устроить скандал, как в салоне виконтессы. Изотта, перед которой он робел — и это придется терпеть, пока он не женится на ней, — не была человеком, по отношению к которому позволителен какой бы то ни было сарказм или косвенный намек. Поэтому он подавил гнев и страх и настроился по обыкновению доброжелательно.