Юноша, кажется, мог бы долго ещё продолжать, но Данте его прервал.
— Понял, понял, — не без раздражения, но в то же время достаточно благодушно кивнул он.
Снова повернулся ко мне, задумчиво прикусил губу, потом поманил к себе человека лет сорока из местных. По манере себя держать я определила в нём дворецкого и, как вскоре выяснилось, не ошиблась. Данте что-то коротко ему сказал. Видимо, дал распоряжения на мой счёт, во всяком случае, оба в какой-то момент посмотрели на меня. Молодой человек, прижимавший к груди бумаги, умудрился при этом сложить руки в молитвенном жесте, после чего устремил тоскливый взгляд на висевшие справа от лестницы часы.
— Наш разговор состоится, но позднее, — сказал мне Данте, после чего, дав Ренцо знак следовать за ним, поспешил наверх следом за уже взлетевшим по ступенькам юношей.
Ренцо доброжелательно подмигнул мне и тоже зашагал на второй этаж. Дворецкий молча указал направление. Я равнодушно пошла за ним.
Мы вышли в коридор, добрались до другой лестницы и начали спускаться. По-прежнему пребывая в состоянии апатии, я не сразу сообразила, что происходит. Просто бездумно брела туда, куда указывал дворецкий. И только теперь, увидев дверь с решётчатым окошком, подозрительно напоминающую дверь тюремной камеры, заметила следующего за дворецким стражника. На каком этапе он к нам присоединился?!
Не успела я толком испугаться и оказать хоть какое-том сопротивление, как меня затолкнули в камеру и заперли дверь. Я осталась одна в маленькой полутёмной комнате. Кое-какой свет всё-таки проникал через высокое и тоже зарешёченное окошко. Видимо, оно находилось над землёй. На полу — один тонкий матрас. В углу — небольшое углубление в полу, о назначении которого нетрудно догадаться. Больше ничего. Я не стала плакать, нет. Вообще со времени похищения я не проронила ни слезинки. Вместо этого я расхохоталась. Громко и не сдерживаясь. Навзрыд.
Резко перестав смеяться, я бросилась к двери и забарабанила в неё изо всех сил. Никакой реакции снаружи не было, но я её и не ждала. Отступила от двери, а потом, вернувшись, изо всех сил толкнула её плечом. Ещё и ещё.
Конечно, даже в тогдашнем своём состоянии я отлично понимала, что не сумею выбить дверь. А если бы даже сумела, толку от этого было бы немного. Но дело не в этом. Люди думают, что бьющаяся в окно муха безмозгла и потому не понимает, что перед ней — стекло. Но что, если дело совершенно в другом? Что, если она прекрасно понимает, что наружу не выбраться, но просто не хочет продолжать жить в душной закрытой комнате? И предпочитает разбиться о стекло, лишь бы не оставаться запертой в этой ловушке?