Тем временем миссис Колкухоун потрясенно прижала обе руки ко рту и стояла, не произнося ни звука, словно только что оказалась свидетельницей человеческого жертвоприношения.
– Миссис Чилтон… я, право…
– Лотти?! Это ты?! – Подбородок миссис Чилтон так глубоко погрузился в шею, что вместе они образовали один монолитный розовый столб неодобрения. Тот факт, что Лотти была одета, видимо, ее не успокоил. – Немедленно поднимайся сюда. Шевелитесь, девочки, обе, пока вас еще кто-нибудь не увидел. – Она прижала сумочку к груди, крепко вцепившись в замок. – Не смотри на меня так, Селия. Я ни за что не оставлю тебя здесь с этим сомнительным сбродом. Лично доведу вас обеих до дома и сдам с рук на руки. Боже праведный, даже не представляю, что будет с вашей бедной матерью!
* * *
Ровно три недели спустя Селия уехала в Лондон учиться на секретаря. Предполагалось, что это наказание, и миссис Холден слегка расстроилась, что дочь не только не раскаялась, а, наоборот, проявляла неприличную радость по поводу своего отъезда. Жить ей предстояло у двоюродной сестры миссис Холден в Кенсингтоне, а если она преуспеет на курсах, то получит шанс работать в офисе ее мужа на Бейсуотер.
– Лондон! Только подумай, Лотс! Ни тебе благотворительных завтраков, ни одного жуткого отпрыска в пределах видимости. – Готовясь к отъезду, Селия пребывала в необычайно хорошем настроении.
Лотти тем временем слушала, как Селию отчитывает отец, и, не покидая безопасных пределов их комнаты, гадала, каковы будут последствия для нее. Ни слова не было сказано о том, что она тоже поедет в Лондон. Да она и не хотела уезжать. Однако, когда до нее донеслось тихое бормотание насчет «плохого влияния», Лотти знала, что они имеют в виду не Селию.
Нужно признать, она не была из тех, к кому проникаются теплыми чувствами, даже если очень старалась. Все с ней вроде бы было в порядке: всегда услужлива, опрятна и, как правило, вежлива (в отличие от Селии, она не имела склонности, по выражению ее мужа, к «истерике»), но с людьми она могла быть ужасно резка. Прямолинейна настолько, что порой это граничило с грубостью.
Когда миссис Чилтон привела обеих в тот ужасный субботний вечер (ей до сих пор снились кошмары), Селии, по крайней мере, хватило приличия выглядеть пристыженной. Она бросилась обнимать мать, умоляя:
– Мамочка, я знаю, что вела себя ужасно, но мне правда, правда очень жаль! Честное-пречестное!
Гнев матери мгновенно улетучился. Даже гранитное выражение лица миссис Чилтон смягчилось. Сопротивляться Селии было чрезвычайно трудно.