Незадолго до Рождества старик свалился при попытке подняться на лифте без посторонней помощи. Он пролежал на полу до самого возвращения Макса. По счастливой случайности он ничего не себе не сломал, но переохладился, а пережитый испуг несколько выбил его из устоявшегося ритма. Макс уложил деда в постель, положил на живот грелку и вызвал врача, чтобы тот обследовал пострадавшего.
– От смерти нет зелья, – заметил старик философски и тем не менее до самой ночи дрожал всем телом. – Contra vim mortis… как же там дальше? Совсем забыл латынь!
И с досады у него потекло изо рта, из глаз и носа на только что натянутую свежую наволочку. Макс протянул ему платок.
– Когда я умру, погребите мой прах в hortus conclusus[81], – жалобно попросил старик.
– А это где?
– В каменных садах Ильзы.
– Дедушка, о смерти пока рано думать, – сказал Макс. – Врач нашел лишь пару гематом, ты можешь шевелить руками и ногами, тебе чертовски повезло. Пару деньков полежишь в кровати, и все пройдет.
Синяки-то болят, громко причитал старик, стонал и размахивал руками, будто бил кого-то. В результате опрокинул стакан с водой, стал совсем агрессивным и, к сожалению, снова начал нести бред.
– Где мои деньги и мое оружие? Наступит время, когда я покончу с…
Макса терзала совесть. Не так давно дедушка потребовал выписку со своего банковского счета. Понимал ли он вообще, что такое банковские операции? Он действительно выдал внуку полномочия, однако если раньше крупная сумма от каждой пенсии регулярно перекочевывала на счет, то сейчас до конца месяца вся пенсия выбиралась полностью. С одной стороны, Вилли Кнобель сам распорядился покрывать из пенсии все расходы на домашнее хозяйство и на службу по уходу, а с другой – утратил общее представление о том, во что это сегодня обходится.
В самом деле, размышлял Макс, не следовало, наверное, включать в общие дедушкины расходы – не всегда, впрочем, такие уж и необходимые – стоимость операции по удалению татуировки у Йенни. А сокол на ее спине между тем большей частью был выведен, и через несколько недель от него не должно было остаться ни следа. Наверное, надо было во всем признаться дедушке. Хотя может статься, что одно только упоминание о татуировке повергнет его в такой шок, что благосклонность к Йенни могла смениться едва ли не на противоположное чувство. Это бы его только дополнительно расстроило, ведь он и без того потерял Елену из-за переезда, и теперь громко о ней тосковал. Вместо нее по утрам приходил тучный, страдавший одышкой санитар.
После неудачного падения Вилли Кнобель трое суток не вставал с постели и с каждым днем становился все более разгневанным, строптивым, а его сознание – сбивчивым.