* * *
Под утро приснился сон. Памятный, но давний, много лет не возвращавшийся и не тревоживший покой. И вот опять. Снова те же дурные подробности и невероятный реализм в ощущениях.
Зима, плац, батальоны в строю. Облачка пара колышутся над головами солдат, поднимаются перед лицами, стирая черты, уравнивая, окончательно превращая строй в безликую, бездушную, но хорошо организованную массу…
— Слууууушааймоюкаааманду! — голос генерала Ишеева взвивается к низкому небу, гулко отражается от краснокирпичных стен. — Раавняааайсь! Смиирна!
Копыта княжеского коня бьют в брусчатку плаца, генерал тяжело поворачивается, привстав на стременах и обозревая строй.
И сразу же начинают бить барабаны.
«Чертовы барабаны…»
Барабанная дробь, воронье карканье, мелкий редкий снег, срывающийся с низкого серого неба, словно бы выплавленного из скверного чугуна, и комендантский взвод, печатая шаг, приближается откуда-то справа. Сжимает горло, будто в предчувствии петли, и Генрих ощущает, как холодный — с запахом мороза и студеного моря — воздух режет мелкими острыми льдинками горло и легкие.
«Это жизнь, — вдруг понимает он. — И это то, что они собираются у меня отнять!»
Перед глазами проходит все действо по порядку. Зачитывание приговора, срывание погон и орденов, ломание шпаги, гнусный спектакль с расстрелом, остановленным в последнее мгновение отмашкой генерал-адъютанта Засекина, кандалы…
— Покайтесь, Генрих Романович! — предлагает Засекин. — Государь проявил милость, а вам, сударь, стоило бы проявить благоразумие. Не тогда, так сейчас!
— Передайте, что он зря оставил меня в живых…
А потом, как и всегда в этом сне, шум, громкие невнятные голоса, и кровавый туман, застилающий взгляд…
* * *
Сон этот обычно ни к чему хорошему не приводил — проверено практикой. Дела шли неважно, и настроения что-то менять, не было, хоть убей. Возможно, правда, что причина крылась не в самих делах, а именно в состоянии души, которое и провоцировало все остальное, но, как говорят в России, что в лоб, что по лбу, особой разницы нет.
Расставшись с Натальей, Генрих первым делом оторвался от всех приставленных к нему хвостов, вернее парни Людвига отсекли наружное наблюдение, не сильно заботясь о том, чьи это были топтуны и зачем, и вывели командира к старенькому, ушедшему в топкую землю едва ли не до середины окон, неприметному трактиру на Солдатской улице в Гавани. Там Генрих провел следующие два с половиной часа утреннего времени, подгадав так, чтобы успеть на такси на Боровую улицу ровно в полдень. Но до встречи с Карварским и Натали было еще далеко, и Генрих заказал яичницу по-малоросски с жареным салом, помидорами, луком и сладким перцем.