Главное, совершенно не понятно, что мне со всем этим делать, и надо ли вообще что-то делать? Можно было бы с кем-нибудь посоветоваться, да не с кем. Не с капитаном же!
При мысли о капитане перед глазами вновь возникла так неожиданно выбившая меня из колеи картина, и вновь щекам стало горячо. Да не только щекам, меня всю как будто окунули с головой в горячую воду; такую, что дыхание перехватило. И пульс вдруг пустился вскачь, часто-часто стуча в висках. Та же самая реакция, какая была у меня на весенних играх, после боя Райша…
Он был красив настолько, насколько вообще может быть красиво живое существо. Не статуя или картина, не произведение искусства, а дышащее, полное жизни, стремительное и опасное создание. Его лицо нельзя было назвать красивым; слишком резкие, угловатые и рубленые черты. Он был слишком высок для пропорций идеального человека Да Винчи. Если рассматривать его как картинку, в отрыве от жизни и движения, его внешность можно было бы счесть скорее отталкивающей. Но ленивая пластичность каждого жеста, обманчивая небрежность и расслабленность позы, постоянный привкус опасности, подавляющая воля; всё вместе это буквально гипнотизировало, зачаровывало, манило и будило внутри что-то непонятное, непривычное, но в то же время неожиданно естественное. Нестерпимо хотелось… чего-то. Такого, чему я не могла — а, может, просто боялась, — подобрать название.
Похоже, это всё — та самая «физиология», о которой говорил Рес. Ещё бы мне кто-нибудь объяснил, что с этой самой физиологией делать! И откуда она вообще могла взяться, если инстинкт продолжения рода и необходимые для его реализации процессы у меня в организме купированы?!
Так и не придумав выхода из сложившейся ситуации, я положилась на случайно запомненную где-то пословицу «утро вечера мудренее», и отправилась к себе в каюту.
Накрученная собственными мыслями, я ожидала на следующий день… чего-то. Какого-нибудь события, которое либо перевернёт всё окончательно, либо расставит точки над «ё». Как оказалось, ждала совершенно напрасно. Кроме обещанного старта, которого я даже не заметила, ничего знаменательного не случилось.
Режим моего дня окончательно определился. Утром я занималась с штурмовиками, делая определённые успехи, днём — отрабатывала и добросовестно изучала то, что считал нужным выдать мне капитан, вечером — обсуждала всё изученное с капитаном, после чего мы почти каждый день шли тренироваться.
Я понятия не имела, как быть и как вести себя с капитаном. Никаких запоминающихся событий в нашем с ним общении больше не происходило, Райш был спокоен до полной невозмутимости, ироничен и жизнерадостен. Большую часть времени странные реакции моего организма также не напоминали о себе, и общение с капитаном происходило ровно и продуктивно. Но порой, безо всякой видимой периодичности, та же самая волна жара окатывала меня с ног до головы, и я с трудом удерживалась от непонятных мне самой порывов.