— Да это же Люськины стихи, — гудел он, — куда ты их берешь! Что я ей скажу!
— Какая там еще Люська! — визжала в ответ жена. — У тебя от пьянства совсем вышибло память! Ты же при мне их написал, скотина!
— Да это же Люськины стихи, — продолжал он гудеть, — что я ей скажу, если она узнает?
— С Люськой я сама разберусь! — крикнула жена. — Лучше вызови мне такси!
Дело в том, что все его жены, считая его чудовищем, одновременно были уверены в его гениальности. И каждой было важно перед тем, как уйти от него в бессмертие, запастись достаточно солидным багажом стихов, посвященных ей. Оставленные жены, то есть, что я говорю, ушедшие жены, вели между собой бесконечные арьергардные бон по поводу тех или иных стихов, якобы самовольно присвоенных женой, которой они не причитались.
Иногда по этому поводу они изматывали его истерическими звонками, и он порой, не находя выхода из тупика, писал дополнительные стихи, выдавая их за стихи периода звонящей женщины, до этого случайно затерявшиеся в бумагах. После чего неблагодарная бывшая жена говорила:
— Неряха! Как следует поройся в старых бумагах, я уверена, там еще кое-что затерялось!
Уже в гораздо более поздний период, когда выход книги нашего поэта стал неотвратимым фактом, бывшие жены загудели, как растревоженный улей. Они снова стали донимать его бесконечными звонками, пытаясь наново перераспределить посвященные нм стихи, каждая, разумеется, в свою пользу.
Отчасти в этой путанице был виноват и он сам. Дело не в том, что нумерацию посвящений он путал с нумерацией жен. Кстати, очередность жен он действительно иногда путал. Но над стихами он вообще никогда не ставил никаких посвящении, как, впрочем, и под стихами не указывал не только дату написания, но и год.
— Столетие и так известно, — говорил он с богатырской неряшливостью. — А все остальное мелочи.
Бухгалтерия посвящений начиналась, когда он расставался с очередной женой. Это был своеобразный дележ имущества, учитывая, что другого имущества почти не было.
И вот однажды при мне, когда одна из его бывших жен начала по телефону качать права по поводу каких-то стихов, он взорвался и заорал в трубку:
— Я сниму в книге все старые посвящения в пользу Глухой, если вы не уйметесь!
Но они не только не унимались, но, по глупости, уповая на его рассеянность, стали претендовать и на стихи, посвященные последней жене, якобы припоминая, что они написаны в их бытность в качестве его жены.
Это было уже в новое, послеперестроечное время, когда стали публиковать его интимно-лирические стихи, которые до этого не печатали из пуританских соображений.