— Да я ничего не имею против Кирбабаева! Поймите меня! — уже в полную мощь голоса, сорвавшись, закричал наш поэт.
— Молчать! — неожиданно пискляво-пронзительным голосом взвизгнул первый секретарь и с такой неимоверной силой ударил кулаком по столу, что обе шляпы подпрыгнули. Шляпа первого секретаря, по-видимому, уже привыкшая к таким жестам, слегка подпрыгнула и скромно опустилась на свое место, тогда как шляпа Кирбабаева мало того что весьма фривольно подпрыгнула, она еще петушком насела на шляпу первого секретаря.
— Почему ти здесь все время киричишь?! — продолжал хозяин кабинета. — Ти что, секретарь обкома или инструктор ЦК?
— Я даже не член партии, — отвечал поэт, всячески пытаясь унять свой голос.
— Дважды тем более! — крикнул секретарь райкома. — Ти оскорбил Кирбабаева и еще здесь киричишь в мой кабинет, как будто хочешь сесть на мое место! А гиде партийный этика? Знаешь, кто по тебе пилачет, пилачет?
— Кто? — растерялся поэт, вспомнив, что оставил в Москве больную маму.
— Турма пилачет, — пояснил первый секретарь и вдруг обратил внимание на нагловатое положение шляпы Кирбабаева на его шляпе. Он нахмурился и водворил шляпу второго секретаря рядом со своей, но на этот раз несколько подальше, вероятно от дурного соблазна снова вспрыгнуть на шляпу первого секретаря.
А ведь и в самом деле могут посадить эти безумцы, подумал наш герой.
— Дело в том, что мой учитель юности был последним поэтом-акмеистом, — начал он, совершенно не понимая неуместность своего объяснения, — он был такой старый, что почти ничего не слышал. Мне разговаривать с ним приходилось очень громко. И я так привык.
— Твой аксакал бил меньшевик, — неожиданно гениально угадал секретарь райкома, — я, слава Аллаху, все слишу. Кирбабаева никому в обиду не дам. Гиде твой путевка? — добавил он подозрительно миролюбиво.
Но поэт ничего не заподозрил. Наоборот, он обрадовался. Суетливо порывшись в карманах твидового пиджака, он достал путевку и положил на стол секретаря райкома.
Тот взял в руки путевку, нежно разгладил ее и, вдумчиво разорвав, выбросил в корзину.
— Вот твоя лекция, — сказал он. — Отсюда куда едешь?
— В Ташкент, — удрученно сказал поэт. Он ужаснулся, что не получит шестнадцать рублей и завтра и послезавтра как минимум придется голодать. Денег было только на один день. Ради них он вынес все унижения, и все оказалось напрасным. Слава Богу, у него был хотя бы билет до Ташкента. Мистика, подумал он. Именно в Ташкенте он три года назад три дня (малая мистика) голодал без денег, подбирая под базарными стойками выпавшие фрукты, и ел их, правда, тщательно вымыв под краном.