На следующий день после похорон дядя Кязым пришел к Софичке. Тетя Маша оставалась с Софичкой ночевать.
— Софичка, — сказал дядя Кязым, усаживаясь у огня и свертывая цигарку, — ты должна сделать одно дело.
— Что? — спросила Софичка, глядя на него окаменевшими от горя глазами.
— Софичка, — повторил он, — ты должна попытаться остановить кровную месть… Если Шамиль решится убить Нури, наши тоже на этом не остановятся… Слишком много крови прольется… Попробуй с ним поговорить… Мы накажем сами этого дурака…
— Как вы его накажете? — спросила Софичка. Дядя Кязым склонился к очагу, достал дымящуюся головешку, прикурил и снова бросил ее в очаг.
— Мы его выгоним из Чегема, чтобы он до конца своих дней здесь не бывал и нигде никогда не встречался с людьми нашего рода.
— Хорошо, — согласилась Софичка, — я передам им об этом. Но передайте Нури, что он мне больше не брат, что я до конца своих дней не прощу ему это убийство и видеть его не хочу ни на этом, ни на том свете.
— Передам, — твердо ответил дядя Кязым и затянулся цигаркой.
— Мой муж тоже не хотел крови, — сказала Софичка, задумавшись, — он мне об этом сказал перед смертью…
— Не ты его одна потеряла, Софичка, — сказал дядя Кязым, — мы все его успели полюбить…
— Да, — согласилась Софичка, — он и об этом сказал перед смертью… Все, кроме Нури…
— Не будем о нем вспоминать, — сказал дядя Кязым, — пусть узнает, что значит проклятие рода, пусть живет всю жизнь с чужими людьми… А ты иди и поговори.
— Хорошо, я пойду, — согласилась Софичка, глядя на огонь очага.
Дядя Кязым ушел, и Софичка собралась в дорогу. Необходимость что-то делать оживила ее умертвленную горем душу.
— Еще раз попробуй накормить собаку, — сказала Софичка тете Маше, уходя из дому.
— Не беспокойся, я постараюсь, — ответила тетя Маша.
Четвертый день после смерти Роуфа его собака ничего не ела. В первый день она выла, а потом, смущенная обилием людей, которые приходили проститься с покойником, она перестала выть и лежала под домом. Несколько раз ее пытались кормить, но она не принимала еду. Софичка сама сегодня утром пыталась ее накормить, но она даже не понюхала брошенную ей мамалыгу, а только виновато посмотрела на Софичку, вяло вильнула хвостом.
В черном платье, в черной жакетке, Софичка шла по верхнечегемской дороге и думала о предстоящем разговоре в доме старого Хасана. Ее назойливо преследовали слова старинной абхазской песни:
За убитого поутру
Отомстивший до полудня…
Она сейчас ненавидела своего брата, но все-таки смерти его не желала. Вид крови и смерти любимого мужа внушил ей такой живой ужас, что она боялась, что все это может повториться.