Долгие годы я росла на камнях, испытывая жажду и недостаток нежности, — «держись!»; я постоянно чувствовала себя виноватой: виноватой в том, что родилась («незаконнорожденная»), что родилась женщиной («писуха»), что родилась некрасивой («обезьяна»), что родилась первой, что потом стала первой в классе, что потом стала первой женой, что заключила «буржуазный брак»; виноватой в том, что не чувствовала ни в чем недостатка, что стала «известной», что вообще живу. Сегодня, когда я, наконец, воссоединилась со своим отражением, я не хочу больше терпеть наказания за то, чего не делала.
Вот поэтому-то, мне кажется, я и могу защищать своего мужа, его дело, которое он сам, слишком неумелый и озабоченный тем, как бы обвинить меня, не будет защищать никогда. Мне бы на его месте хотелось сказать, что, наверное, было нелегко делить дни и ночи с девчонкой, которая привыкла к безлюдью и которая ищет этого безлюдья, чтобы выжить. Нелегко для мальчишки и вести себя как мужчина, когда отец, которым надо восхищаться, — герой маки, уважаемый арматор, изысканный любитель кельтского языка, становится, едва он покидает свои марсельские конторы, тем ирландским людоедом, которым он всегда и был: неуравновешенным психопатом, который стреляет в соседских кошек для развлечения и угрожает тем же своим сыновьям («ничтожествам», «пигмеям»), если они не будут всюду самыми лучшими и самыми «крутыми»; эксцентричным типом, который, стоит только ему перебрать виски, начинает горланить всю ночь напролет, сидя в пижаме, «Molly Malone» и «The wild Rover»; человеком, страдающим навязчивыми идеями, который каждое лето умудряется поселить в своем провансальском доме-крепости жену вместе с любовницей, мешает семьи и женит детей одной семьи на детях другой… В чем проблема? Двойная жизнь, раздвоение личности, но с виду — сплошное уважение приличий: губы поджаты, колени вместе, в руках катехизис.
«Отцы ели зеленый виноград, а у сыновей сводит скулы…» Любовники рассказывают сначала о своем детстве — мы ничего не могли рассказать о своем, или совсем немного. Он почти все скрыл от меня, я от него — самое главное. Между тем наше прошлое: маленькой косоглазки и рыжего, незаконнорожденной и сына — предназначало нам встречу, любовь и взаимную боль; наши страхи должны были соединиться, как соединились наши обручальные кольца в хрустальном гробу… Сумели ли мы друг другу помочь? Разрушили ли мы друг друга? Он стал счастливым. Я осталась жить.
Я есть, я существую. Но кто я? Больше не жена. И больше даже не мать. Однажды, толкая перед собой тележку одной из моих кузин в супермаркете, я попробовала обогнать в проходе молодую маму, которая старалась пристроить куда-нибудь свою тележку, но ей мешали ее разбушевавшиеся трое детей: старший, лет семи-восьми, раскидывал консервные банки и топтал ногами чипсы, издавая при этом вопли, как индейцы сиу, из-за которых не было слышно, что говорила ему мать. По отделу как Мамай прошелся: не объехать, не обойти; ожидая, пока все это закончится, я со вздохом облегчения произнесла: «Очень рада, что я больше не мать!»