В один прекрасный день Терезу опять вызвали в школу, где она узнала, что Франц уже много недель там не появлялся. Она не слишком удивилась. Когда дома она призвала его к ответу, он сообщил ей, что принял решение наняться матросом на какое-нибудь судно. Тереза вспомнила, что он и раньше говорил ей о чем-то подобном и что в его разговоре с Агнессой, при котором она присутствовала, вскользь поминал об этом. Но теперь, судя по всему, он относился к этому серьезно. Тереза ничего не имела против, более того, она детально обговорила с ним этот план, и после долгого перерыва они опять беседовали разумно и прямо-таки дружески, а не как враги, вынужденные жить под одной крышей. Но в последовавшие дни об этом намерении речь больше не заходила. Тереза не осмеливалась вернуться к этой теме, словно опасалась услышать упрек в том, что она выставляет его из дома.
В последнее время у них в квартире иногда появлялся высоченный парень, продавец в магазине деликатесов; он водил Франца в театр, где ему, по его словам, всегда давали контрамарки. После спектакля Франц обычно ночевал у своего нового приятеля, по крайней мере, так он говорил матери. Но однажды он не пришел домой и на следующий день. Охваченная страхом, от которого почти уже отвыкла, Тереза помчалась к родителям приятеля сына и узнала, что того тоже еще нет дома. В тот же вечер Терезу вызвали в полицию. Там выяснилось, что Франц вместе с группой подростков — парней и девиц, членов воровской шайки, — арестован. Франца, как единственного из них, не достигшего шестнадцати лет, передали матери с условием, что дома его накажут. Комиссар полиции велел привести Франца, взывал к его совести и занудным тоном произнес нравоучение, выразив надежду, что этот опыт послужит ему уроком и что отныне он будет вести себя как порядочный человек.
Тереза с сыном молча пошли домой. Она, как всегда, подала ужин и наконец решилась задать ему кое-какие вопросы. Сначала он отвечал необычайно высокопарно, словно заранее выучил речь в свою защиту на суде. Послушать его, так вся эта затея была, в сущности, просто шуткой. Ведь на самом деле они ничего не украли. Когда Тереза попыталась воззвать к его совести, он показался ей не таким уж безнадежным, более того, создавалось впечатление, будто это вынужденное признание, сделанное матери, помогло ему искренне раскаяться, на что у него до сих пор не хватало мужества. Он рассказал ей о друзьях и подружках, с которыми встречался, и поначалу действительно казалось, будто речь шла о каких-то детских забавах. Он называл имена, которые не могли быть настоящими, это были, как он сам сказал, прозвища со странным звучанием и двойным смыслом. Мало-помалу он будто забыл, что перед ним сидит его мать. Он рассказывал о прошлом лете в Пратере, когда все они, и парни, и девицы, ночевали на лугах, но, встретясь с испуганным взглядом матери, коротко и нагло хохотнул и умолк. И она поняла, что эта внезапная искренность отдалила его от нее окончательнее и бесповоротнее, чем все, что случилось раньше.