Ой, только легла, а уже утро! Ольга повернулась и увидела, что Валентина уже одета.
– Ой, когда ты успела встать, я и не заметила, когда ты пришла.
– Ольга, Олька, я такая счастливая, – Валентина глупо закружилась посередине комнаты, – я думала, что так бывает только у других. Ой, пропала ты, Валька Клыкова, в плен турецкий попала.
Еще минуты две понадобилось Ольге, чтоб понять, что не оделась Валька, а только что пришла. А раздевалась она не здесь, в номере, а там, на пляже, когда все разошлись спать. Все, кроме нее и Али. И сбылся у Вальки Олькин сладкий и стыдный сон.
* * *
Что за ерунда – еще вчера море было таким нежным и теплым, еда обалденной, пальмы райскими. А сегодня все изменилось – песок насыпается в босоножки и трет ноги, кормят черт-те чем, пальмы пыльные – хоть бы их из шланга помыли! Арсений все время ноет, а Валентина, домработница, забыла, что ее взяла Ольга в Турцию на свои деньги, за мальчишкой смотреть. А она любовью занялась с этим турком, совсем обнаглела. Ольга лежала на животе и плакала. Арсений летал с горок в детском аквапарке, Валентина его ловила, они визжали, смеялись. И Ольга им, выходило, не нужна.
Вечером все повторилось – танцы, Али. Но только Арсений тянул за руку Валентину – пойдем домой.
– Иди, малыш, с мамой. – Валентина явно что-то перепутала в этой жизни, даже ничего придумать не может. – Иди, Арсюша, я позже приду.
«Вот так. Ладно, Валька, бери турка, две недели быстро пройдут, я потерплю, а потом ты узнаешь, кто в этой жизни на троне царица, а кто девка половая».
* * *
Арбузно-дымный сентябрь разбрызгивал мелкие капли дождя. Московская жизнь снова потекла своим чередом, только Валька все время что-то забывала. То будильник не завела, и Ольга чуть в салон не опоздала на примерку одной очень важной клиентки. То Арсению капли вовремя в нос не закапала, то вдруг петь громко начинала, когда Ольга, усталая, домой с работы приходила. И вообще уже почти год в Москве, а ничему не научилась, и говорит как-то по-деревенски, и ест слишком быстро, и вообще одна наглость сплошная – Ольга раздражалась все больше и больше. А уж когда достала из почтового ящика счет за междугородние звонки!.. И код на бумажке был совсем не петраковский, а какой-то четырехзначный. И разговоры почти ежедневные – Али! – это ему эта дура бесстыжая названивает! А кто платить будет? Она, Ольга? Нет уж, конец терпению – и одеваю, и кормлю, и по заграницам вожу, а она? Никакой благодарности. Пусть в свою деревню, в Петраково это вонючее катится!
* * *
– Мил, представляешь, – и подробности все подруге, и от слез не удержалась, – такой оказалась свиньей. Больше терпеть не могу. Только пацана придется в детский сад отдавать, а он там болеть будет все время. Но, Мил, как я могу ей все прощать? И вещи мои еще, нахалка, носит. Вчера подхожу к дому, а она с Арсением на лавочке в сквере сидит, книжку они, видите ли, читают. И в моей новой замшевой куртке, представляешь? Нет, все, пускай к мамке своей чешет. Не буду я на нее пахать. Ну, Мил, что ты молчишь?