– Смотри, смотри – это туфли Стеллы. – Павел впервые произнес имя жены. – А это – ее украшения, косметика. Стелла любит все красивое и дорогое. Шубы я, к сожалению, показать не смогу – Стелла их наглухо зашила в простыни, чтобы моль не съела.
В это время зазвонил телефон, Павел схватил трубку и показал мне знаками, чтоб я не произносила ни звука и не шевелилась.
Звонила жена, и Павел называл ее ежиком и говорил, что тоже соскучился, но раньше, чем через десять дней, вернуться не сможет, так как у него какие-то переговоры в Министерстве культуры.
Видно, Стелла что-то спросила по поводу его верности, потому что Павел сказал:
– Ты моя единственная, любимая, и никто, кроме тебя, мне не нужен.
Потом, как полагается, – целую, люблю и все такое, что в таких случаях говорят.
Положив трубку, Павел подошел ко мне, обнял, прижал к себе, сказал:
– Не сердись, Стелла очень ревнивая, и я не мог всего этого ей не сказать.
Ночь уже плавно катилась к рассвету, Павел заснул, а я лежала и ненавидела себя – Золушку несчастную. И Павла ненавидела – тоже, выходит, людоед, только из другого племени.
Будильник зазвонил в восемь. Павел пошел умываться, бриться, потом он пожарил яичницу и сварил кофе. Я валялась в постели. Павел заглянул в спальню:
– Ежик, вставай!
Что ж выходит, я тоже ежик? Не много ли ежиков на одного людоеда?
Я продолжала лежать. Павел снова заглянул:
– Дорогая, ну что же ты? Кофе остывает.
А я ему:
– Пашенька, не волнуйся, я потом себе подогрею. Я еще поваляюсь, у меня сегодня отгул и можно спать, сколько хочешь.
Павел ошалел от этих слов:
– Давай, давай, вставай. Мало ли что отгул! Мне к десяти в министерство.
А я:
– Ну и иди, не волнуйся. Я потом, когда буду уходить, дверь захлопну.
Павел этой самой дверью хлопнул так, что люстра из розовых ракушек из Таиланда чуть не рассыпалась.
Через час Павел позвонил из министерства:
– Ты еще спишь? Нет? А что делаешь?
И я веселым голосом стала говорить:
– Ой, Пашенька! Я тут меряю платья твоей жены. У нас что, фигуры одинаковые? И размер обуви? Мне все так идет! Только, Пашунь, не сердись, когда я надевала серое платье, ну такое открытое, блестящее, до пола, ты еще сказал, что купил его в Париже, то, представляешь, случайно зацепила подол каблуком серебряных туфель и чуть не упала. Но, слава богу, устояла. Только подол порвался. Еще – почему бусы из зеленых камешков были на такой тонкой нитке? Порвались и рассыпались, и я уже их полчаса собираю!
В трубке раздался такой звук, что я даже не сразу поняла, что это голос Павла. Наверно, этот голос Павел взял напрокат у своего духового инструмента: